Гиперборея. Исторические корни русского народа (часть 2)

 

Не приходится сомневаться, что древняя Гиперборея имеет непосредственное отношение к древнейшей истории России, а русский народ и его язык напрямую связаны с исчезнувшей гиперборейской цивилизацией.

ЧАСТЬ 2

РУСЬ ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ

Не приходится сомневаться, что древняя Гиперборея имеет непосредственное отношение к древнейшей истории России, а русский народ и его язык напрямую связаны с исчезнувшей гиперборейской цивилизацией. Неспроста ведь Мишель Нострадамус в своих «Центуриях» именовал россиян не иначе, как «народом гиперборейским». Быть может, рефрен русских сказок о Подсолнечном царстве, что расположено за тридевять земель, – смутное воспоминание о стародавних временах, когда наши предки соприкасались с гиперборейцами и сами были гиперборейцами. Имеются и более детальные описания Подсолнечного царства. Так, в былине-сказке из сборника П.Н.Рыбникова рассказывается о том, как герой на летающем деревянном орле посещает Подсолнечное царство:

Прилетел он в царство под солнышком,
Слезает с орла самолетного
И начал по царству похаживать,
По Подсолнечному погуливать.
Во этом во царстве Подсолнечном
Стоял терем – золоты верхи,
Круг этого терема был белый двор
О тых воротах двенадцати,
О тых сторожах о строгих…

Другое свидетельство, зафиксированное многими авторами, в том числе Н.М.Карамзиным, А.Н. Афанасьевым и А.А.Коринфским, касается легендарного Лукоморья. Оказывается, это не сказочная страна, невесть где расположенная, а древнее Северное царство, где люди на два месяца впадают в зимнюю спячку, чтобы проснуться к возвращению весеннего Солнца.

И совсем уж невероятную картину рисовали русские поморы, издревле промышлявшие на самой крупной островной территории России – Новой Земле, по-северному – Матке (откуда и поэтическое название пролива – Маточкин Шар). Еще в прошлом веке среди стариков живы были сказания о новоземельских ледяных городах, церквах и замках. Вот один из записанных рассказов очевидца (!): «Посреди Матки <…> города есть, не нашим земным городам чета. Церкви в эфтом городу ледяные, дома тоже. А живут там на просторе, в таком захолустье, куда живой душе не добраться, все охотнички да ловцы, что на Матке [исчезли]… Видел я, братцы, великое чудо. Быдто висит посреди Матки гора ледяная, а на эфтой горе все церкви да церкви, и сколько эфтих церквей, поди, не сосчитать, – одна другой выше, одна другой краше. Колоколенки – словно стеклянные, тонкие да прозрачные такие. И только я стою, вдруг со всех эфтих колоколен звон поднялся. Я обмер да скорее назад».

Представление о подземном царстве имеет древнейшие корни. И не только сказочные или мифологические предания о людях (или человекоподобных существах), обитающих в недрах Земли: Хозяйка Медной горы, Подземная чудь, Агарта – Северная Шамбала. Сведения на сей счет сохранились и в русских летописях, где они излагаются как сами собой разумеющиеся факты. Так, в Начальной летописи под годом 1096 (6604) Нестор воспроизводит свою беседу, надо полагать, с приезжим новгородцем:

«Теперь же хочу поведать, о чем слышал 4 года назад и что рассказал мне Гюрята Рогович, новгородец, говоря так: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришел отрок мой к ним, а оттуда пошел в землю Югорскую. Югра же – это люди, а язык их непонятен, и соседят они с самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: «Дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад; есть горы, заходят они к заливу морскому, высота у них как до неба, и в горах тех стоит клик великий и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, но не понять языка их, но показывают на железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им нож ли или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север»*.

Сохранились в народной памяти также смутные воспоминания и о так называемой ледниковой эпохе, точнее, о катастрофическом похолодании, постигшем Гиперборею. Выдающийся чешский поэт, историк и фольклорист Карел Яромир Эрбен (1811–1870) свидетельствует, что хрустальная или стеклянная гора славянских сказок есть не что иное, как образ ледяной горы, трансформировавшийся в сознании людей, а также при устной передачи от поколения к поколению (в чешском фольклоре известен и город Ледян – сродни русскому Леденцу, – что значит «ледяной»). Чтобы убедиться в правомочности данного вывода, достаточно еще раз внимательно просмотреть волшебную сказку «Хрустальная гора» (по сборнику Афанасьева, № 162). Здесь тридесятое царство наполовину втягивается в хрустальную гору (что наглядно воспроизводит действие наступающего ледника). Но главное в другом: чтобы спасти гибнущее царство и заточенную в хрустальной горе царевну, герой, победив змея о двенадцати головах, «разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук: в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко, зажег и отнес к хрустальной горе – гора скоро растаяла». Растопить подобным образом, как нетрудно догадаться, можно только лед и никак не хрусталь (стекло).

В славянском фольклоре имеются и другие любопытные подробности, касающиеся стеклянной горы. На ее вершине растет чудесная яблоня с золотыми молодильными яблоками. Стережет ее беспощадный сокол (!), сметающий вниз всякого, кто пытается одолеть скользкие, как лед, склоны. Потому-то все подножие стеклянной горы сплошь усеяно человеческими костями. Герой одной карпатской сказки сумел перехитрить кровожадного сокола – носителя тотемной символики; с помощью рысьих когтей он незаметно поднялся на вершину и отсек хищнику, стражу волшебной горы, ноги. Кровь пролилась вниз, и все жертвы безжалостной птицы ожили. Обо всем этом можно узнать из сборника «Повести и предания народов славянского племени» (СПб., 1840), изданного ныне совершенно забытым этнографом и историком Иваном Петровичем Боричевским (1810–1870). Русские исследователи фольклора справедливо усматривали в сказочной стеклянной (хрустальной) горе отголоски общеарийской мифологии – воспоминания о Вселенской горе Меру.

В известной словацкой сказке о солнечном коне также подробно описывается полночная страна, где люди приспосабливались к ночной жизни среди гор и боролись с тьмой с помощью волшебного коня с Солнцем во лбу. Как бы ни трансформировался сказочный сюжет за свою Долгую жизнь – он неоспоримо свидетельствует об одном: далекие предки словаков и, надо полагать, предки всех славян знали о такой стране за полярном кругом, где царит долгая ночь и бушует нескончаемая буря. Современное русское слово «буря» имеет древнеарийские корни: bhurati в древнеиндийском означало – «двигается», «вздрагивает», «барахтается». Но в достопамятную старину слово «буря» произносилось и писалось как «боуря» (с «юсом малым» на конце). Вот он и Борей – северный ветер, а значит бореи – те, кто с бурей дружит (или спорит). Известен синоним «ураганного ветра», одного корня со словом «буря». Это – «бора»: так именуют ураган на море и турки, и итальянцы, и русские. Но, вопреки безапелляционному утверждению этимологов (и в частности такого авторитета, как М. Фасмер), в русский язык слово «бора» никак не могло попасть из турецкого, так как турки появились на берегах Черного и Средиземного морей сравнительно недавно и, скорее всего, сами заимствовали данное понятие у аборигенов.

Сказанное подтверждают и данные германо-скандинавской мифологии. Первобогом-прародителем древних германцев и скандинавов, согласно «Старшей» и «Младшей Эдде», был Бури, а его сыном – Бор (Бёр) – отец Одина, главы пантеона северных богов. Рождение Бури сопряжено с мировым катаклизмом, когда Север «заполнился тяжестью льда», что сопровождалось его таянием и неотвратимым потопом. Из гигантской ледяной глыбы (айсберга?) в течение трех дней и родился Бури с помощью космотворящей коровы Аудумлы. Она паслась на льду, облизывая соленые (морские?) ледяные глыбы, подобные камню. К концу первого дня на вершине одной из глыб появились волосы, на другой день – целая голова, а к концу третьего дня могучий титан Бури родился окончательно.

Известны и другие попытки найти автохтонное название древней Гипербореи. Рене Генон, например, предлагает два возможных объяснения: либо Сирия – от имени арийского Солнцебога Сурьи [отсюда же русские Сирины. – В.Д.], либо – просто «борейная земля» – от имени Бора, но восходящему или к кельтскому слову, означающему «вепрь», или же к германскому слову Bar – «медведь» [читается «беер» – откуда и русское «берлога»]. Таким образом, во втором случае автохтонное название Гипербореи, по Генону, было или «земля вепря», или «медвежья земля».

Согласно Татищеву, в утраченной Иоакимовской летописи упоминается князь Буревой, отец легендарного Гостомысла, правивший в Новгороде до появления Рюрика и упорно боровшийся с варяжской агрессией. Корень «бор» древнейшего, вероятно, доиндоевропейского происхождения. Он образует любопытное лексико-смысловое гнездо, позволяющее судить и о многообразии функций, проецируемых и на бога Борея. Прежде всего, бор – это «хвойный, преимущественно сосновый лес» (у болгар, сербов и хорватов «бор» означает «сосну»). Затем ряд однокоренных слов: «борьба», «борец», «брань» («боронь» – в смысле «битва» и в смысле «ругань»), «оборона», «борзой», «борона», «борода», «боров», «бородавка», «борщ», «собор», «боркан» («морковь»), «борт» (в смысле «борта лодки, корабля»). Наконец, имя Борис, Боря, сокращенное от старинного Борислава (ср. также Боримир) того же борейно-буривого происхождения. Разветвленность смыслов – лучшее доказательство древности исходного слова. Кстати, о Сивке-бурке – откуда такое словосочетание? Если Сивка (светлая), то почему Бурка (темная)? Не зебра же ведь это, у которой полоска – черная, полоска – белая. Все дело, оказывается, в том, что прозвище Бурка первоначально звучало, как Бурька. А если взглянуть на его истоки, то обнаруживаются явственные следы Борея. Обратившись темногривым жеребцом, бог – покровитель Севера – оплодотворил двенадцать кобылиц и стал отцом двенадцати чудесных жеребят, что могли летать по поднебесью над землей и морями. Такими их описывал еще Гомер в «Илиаде» (XX, 220–230):

Бурные, если они по полям хлебородным скакали,
Выше земли, сверх колосьев носилися, стебли не смявши;
Если ж скакали они по хребтам беспредельного моря,
Выше воды, сверх валов рассыпавшихся, быстро летали.

Точно так же описывается полет волшебных коней в русском и славянском фольклоре, где прозываются они Сивками-бурками, Бурушками-косматушками, что, в конечном счете, значит – Бурыш-Борейки. Не случайно и мифический летучий конь алтайских сказаний также зовется Буура. Между прочим: до сих пор имеет распространение славянская фамилия Борейко (вспомним героя-поручика из романа А.Н.Степанова «Порт-Артур»).

У ираноязычных осетин в их знаменитых нартских сказаниях также действует могучий богатырь по имени Бора. Повествуется и о его встрече со счастливым в духе Золотого века морским народом – донбеттырами («дон», как уже было продемонстрировано, – общеиндоевропейское понятие для обозначения любых водных объектов). Бора пришел в их страну, минуя царство ночи. Там он нашел огненное озеро (читай – море) с загадочным хрустальным образованием на самом дне (в фольклоре хрусталь – коррелят льда). Вот как описывает древний сказитель тектоническую битву огня и льда:

Вертящийся хрусталь на самом дне
Кремень огромный точит в глубине
И высекает пламенные искры
Движением молниеносно-быстрым.
А озера бушующего дно
Как будто светом дня озарено…

Воистину картина вселенской катастрофы. Как явствует из фольклора, первоначально нарты жили не в горах, а в пределах морских просторов – они часто упоминаются в осетинских сказаниях. По преданию, нарты вообще были потомками Морского царя – Донбеттыра.

Нельзя не вспомнить и древнегреческое название Днепра – Борисфен. А европейские мореплаватели, добравшиеся в XVII в. до устья Печоры, столкнулись на побережье Северного Ледовитого океана с туземцами-борандийцами. Да и в названии северо-восточной страны скандинавских саг, именовавших регион от Беломорья до Приполярного Урала Бьярмой (Biarmia), улавливается искаженное имя Борея. Крылатый чернобородый бог Борей считался эллинами сыном Астрея (Звездного неба) и Эос (Утренней зари). По Диодору Сицилийскому, потомки Борея – Бореады (их не следует смешивать с его сыновьями Каландом и Зетом – участниками похода аргонавтов) были владыками (царями) главного города Гипербореи и хранителями сферического (!) храма – святилища Аполлона, куда Солнебог прилетал каждые 19 лет.

В русском фольклоре есть сказочный Буря-богатырь – чем не Борей? В афанасьевском сборнике сказок Буря-богатырь – не просто могучий исполин. Он еще и Коровий сын: корова слизала остатки (помои) от златокрылой щуки, которую приготовили на обед бездетной царице. Буря-богатырь сражается на знаменитом Калиновом мосту поочередно с шестиглавым, девятиглавым и двенадцатиглавым змеями – сыновьями Бабы Яги (они же чуда-юда – мосальские губы). Здесь же и волшебная яблоня, и Сивка-бурка, и утка, что кличет беду, и свинья-оборотень (да и сам Буря-богатырь оборачивается тотемным соколом), и Морской царь с золотой головой, которую отрывают и используют для распутывания злых козней (вспомним титана Форкия – Морского старца, обитавшего близ Гипербореи). Все это гиперборейская закодированная символика – она еще ждет своей расшифровки.

В индоевропейское лексическое гнездо с корневой основой «бу(р)» входят слова со смыслом «буйный», означающий: 1) «яростный», «бурный»; ср.: буйная удаль, буйные ветры, Буй-Тур Всеволод в «Слове о полку Игореве», буйвол – дикий (буйный) бык (вол); 2) «плодоносный», «обильный» (ср.: «буйная» – растительность, лес, травы, хлеба, пшеница, рожь, овес). В этом ряду и знаменитый символический образ русского фольклора – остров Буян, присутствующий как в сказках (присказках), так и в магических заговорах, что свидетельствует о глубочайшей древности самого образа. Но чтобы произвести его полную смысловую реконструкцию, необходимо подняться на высоту птичьего полета. В современном обыденном понимании буян – это человек, склонный к буйству, попросту – скандалист. Не так в прошлом, когда слово «буян» означало совсем другое. В «Слове (Молении) Даниила Заточника» (XII в.) буян – это гора (холм), а за буяном кони пасутся: «Дивиа за буяном кони паствити». Исторический анализ дает целый букет значений слова «буй» и производного от него «буян»:

Высокое место: гора, холм, бугор; глубокое место в море, реке, озере – стремнина, пучина, быстрое течение; множество рыбы, косяк, стая;
Открытое место:
2.1. Для построения кумирни, то есть языческого (позже – православного) храма.
2.2. Для княжеского суда или менового торга (позже его вытеснил «базар» – тюркское слово, заимствованное во время татаро-монгольского нашествия).
Кладбище, погост.
Те же значения (среди прочих) находим и в народных говорах. Так, в Ярославской, Тульской и Тобольской губерниях под «буяном» еще совсем недавно подразумевали «открытое возвышенное пустое место, не защищенное от ветра».

Древнейшая корневая основа «бур» подтверждает свое первоначальное значение и в ныне употребляемой лексике. Каждому, например, известно, что название города Петербург образовано от имени апостола Петра (а не царя, как полагают некоторые) и германоязычного слова burg – «город». Но не каждый знает, что современное «бург» восходит к индоевропейскому праязыку, где «бур» нередко превращается в «пур», также означавшее «крепость» (один из эпитетов грозного бога Индры в «Ригведе» – «разрушитель пуров»). Между прочим, древнеегипетская идеограмма, обозначавшая «дом», тоже читалась, как pr (гласные звуки в египетской письменности не употреблялись). Археологи считают, что типичным образцом архаичных «буров-пуров» могут служить недавно открытые в Челябинской области кольцеобразные крепостные постройки Аркаима. Около десяти лет тому назад научная общественность была потрясена открытиями на южноуральской реке Синташте, где были обнаружены остатки мощных древних поселений с развитой добычей руды и выплавкой металла. Как водится, все произошло совершенно случайно. Десятилетиями никто не обращал никакого внимания на близлежащие холмы. Но когда задумали возвести плотину, что влекло за собой затопление обширных площадей, – пригласили археологов и… Мир вздрогнул от нечаянной сенсации! Настоящая уральская Троя! Кольцевидные (можно даже сказать – раковинообразные) крепостные валы, образующие сооружение, похожее на недостроенную Вавилонскую башню, шахты, плавильные печи, фундаменты рухнувших жилых и хозяйственных построек, поделки и утварь – все это позволило связать находки с продвижением на Юг во втором тысячелетии до н.э. еще не полностью расчлененных индоевропейских племен.

По имени расположенной поблизости горы новонайденное археологическое чудо получило звучное название Аркаим. С тех пор здесь полным ходом идут комплексные исследования. Есть ли вероятность, что в спиралевидной форме Аркаима заложен какой-либо космический смысл? Есть! И потому что многие аналогичные постройки древности имели астрономическое предназначение (шумерские и вавилонские зиккураты, храмовые комплексы ацтеков и майя). И потому что алгоритм спирали лежит в самом фундаменте Мироздания (торсионные поля, генетический код, спиральные галактики и т.п.).

По всей видимости, к праязычному «пур» восходит название пурпурного цвета, образованного от финикийского названия пурпуроносной морской улитки, из которой добывалась самая популярная в древнем мире краска. Так что русская тяга к красному (синониму «прекрасного») имеет глубочайшие исторические корни, откуда, собственно, и пошли червонные щиты, плащи и красные стяги, реявшие и на Куликовом поле, и над поверженным рейхстагом. Применительно же к нашей теме первоначальное значение слова «бур» («город», «крепость») вполне соответствует искомому смыслу названия острова Буян.

Выявление архаичных значений помогает разгадать глубинный смысл мифологемы остров Буян. Это – не просто гора на острове, а, скорее всего, гористая земля посреди пучины (стремнины) Моря-Окияна, где близ города-крепости раскинулось разгульное торжище и откуда торговые гости – соловьи будимировичи – развозят по всему свету товары рукотворные и нерукотворные (последние известия и новости). И здесь снова и неизбежно напрашивается аналогия с Гипербореей – Северной территорией посреди Ледовитого океана и с господствующей на ней горой Меру.

В сказочном обличии остров Буян – прежде всего средоточие тех самых волшебных сил, общение с которыми способно повернуть течение жизни в какую угодно сторону, изменить судьбу и победить враждебные происки. Отсюда остров Буян – непременный символ магических актов; он присутствует в качестве обязательной формулы в заговорах и заклятиях. Без обращения к Буяну колдовские акты не имеют никакой силы. И тут сквозь поэтическую сказочную пелену до нас доносится дыхание древней прародины, исчезнувших языческих обрядов, жреческой и шаманской магии, позволяющей напрямую общаться с высшими космическими силами – вплоть до временного слияния с космическим началом.

Самый выдающийся собиратель, систематизатор и исследователь русского фольклора Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871), которому Отечество обязано поклониться до самой земли, разъяснял: на острове Буяне сосредоточены все могучие грозовые силы, все мифические олицетворения громов, ветров и бури; тут обретаются: и змея всем змеям старшая; и вещий ворон, всем воронам старший брат, который клюет огненного змея; и птица-буря, всем птицам старшая и большая, с железным носом и медными когтями (напоминающая собой чудесную Стратим-птицу, всем птицам мать, что живет в Океане-море и творит своими крыльями буйные ветры); пчелиная матка, всем маткам старшая. От них, по мнению народа, как от небесных матерей, произошли и все земные гады, птицы и насекомые. По свидетельству заговоров, на этом же острове восседают и дева Заря, и само Солнце. Остров Буян – средоточие всех творческих сил природы, их вечно полный и неисчерпаемый источник. Он – часть той первородной Земли, которую породил Океан – мать и отец всех морей.

Не надо думать, что народная память об острове Буяне была локализована в пространстве и времени. Еще в начале нынешнего века провинциальный священник Алексей Соболев записал во Владимирской губернии множество заговоров с такими закодированными подробностями о легендарном острове, которые не-известны по другим, в том числе и классическим, источникам. Вот лишь два фрагмента из опубликованных записей:

«На море на Кияне, на острове на Буяне стоит дуб честной, на том дубу 70 гильев, на тех гильях 70 гнездов, на тех гнездах 70 орлов; Киян-море разливалось, орлы крылами отбивались, когтями отгребались, носами отплевывались от врага-супостата…»

В другом заговоре поминаются одни из самых древних тотемных образов – утка да селезень.

«На море на Кияне, на острове на Буяне упыри оживали, волос-волосатик на хрестьян пущали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, раба Божьего такого-то иссушати. А я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким-накрепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Латырю-камню, где хрещенные человеки не ходят, живые не бродят; сядь на свое место – к упырям лихим в кресло. Покорись моему приказу, крепкому-накрепкому заговору-наказу…»

Где же расположен этот «чудный остров» русских заговоров, сказок и былин? Есть ли в русском фольклоре намеки на его месторасположение? Отчасти ответ на поставленный вопрос уже дан. Догадаться не так уж и трудно. Откроем самый знаменитый первопечатный сборник русских былин и песен, собранных Киршей Даниловым. Первой здесь помещена былина о Соловье Будимировиче, плывущем в Киев на Соколе-корабле из заморских неведомых стран – шедевр устного народного творчества.

Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты днепровския.
Из-за моря, моря синева,
Из глухоморья зеленова,
От славного города Леденца,
От того-де царя заморскаго
Выбегали-выгребали тридцать кораблей,
Тридцать кораблей един корабль
Славнова гостя богатова
Молода Соловья сына Будимировича.

Искомые ключевые слова здесь следующие: название заморского (заокеанского) города Леденец и имя главного героя Соловей. Былина из Сборника Кирши Данилова вдохновила в свое время Пушкина – он заимствовал название города Леденца для «Сказки о царе Салтане». Ритмика «Сказки» продиктовала Пушкину Ударение на последнем слоге: Леденец, и в этом варианте почти сто процентов читателей воспринимали название города как образованного от названия конфетки. Ритмика былины о Соловье Будимировиче иная: она требует ударения на первом слоге: Леденец. При этом сам собой обнаруживается и действительный смысл названия города, образованного от слова «лёд». Леденец – значит Ледяной. Город с таким названием (тем более имеющим обобщенно-символический смысл) не может находиться на юге, хотя по традиции или инерции постоянно делаются попытки переместить Леденец далеко на юг и даже отождествить его с Венецией, исходя из имеющегося в одной из вариантов былины иного звучания и написания – Веденец (в последнем случае логика диктует иную интерпретацию названия: образование его от слов «ведать» («знать»), «Веды»; в этом случае Веденец – «город знания, ведовства»). Южная версия сюжета былины о Соловье Будимировиче рассыпается в прах, если обратиться к поморскому варианту старины (былины), приводимому Борисом Шергиным, где прямо поется: «Из-за моря, моря Студеного» (то есть имеется в виду Северный Ледовитый океан).

Это же подтверждает и общеславянская фольклорная традиция. В древних сказаниях сербов и болгар фигурирует Ледяной град, соответствующий русскому Ледяному городу – Леденцу. Первоначально же эти города отождествлялись с Ледяным островом или Ледяной землей. В какой-то мере смутные воспоминания о прародине, скованной льдом, присутствуют и в магических повторах архаичного заклинания: «…Стоит в подсеверной стороне ледяной остров; на ледяном острове ледяная камора; в ледяной каморе ледяные стены, ледяной пол, ледяной потолок, ледяные двери, ледяные окна, ледяные стекла, ледяная печка, ледяной стол, ледяная лавка, ледяная кровать, ледяная постеля, и сам сидит царь ледяной».

Считается, что былины так называемого Киевского цикла о знаменитых русских богатырях были созданы близ Киева же, а затем распространены на Север, где и сохранились чуть ли не до наших дней. А на родине своего рождения былины эти были якобы утрачены. Это мало вероятно. Если самые древние, наполовину языческие песни и сказки на территории бывшей Киевской и Галицкой Руси живы до сих пор, то почему исчезли былины? А может быть, было так: былины (старины), за малым исключением, возникли как песенные рассказы северян о том, что происходит на юге России? Свидетели тех событий приходили на Русский Север и напевно рассказывали о виденном и слышанном.

С другой стороны, северные былины содержат множество намеков на незапамятные времена. Многие из этих намеков перекочевали из древнейших устных преданий, передававшихся из уст в уста и постепенно переиначившихся на новый лад. Так, несомненно, древнейшего происхождения известный закодированный рефрен космического содержания в былине о Соловье Будимировиче, повторяющийся во многих других текстах.

Чудо в тереме показалося:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная.

Говоря современным языком, описанное больше напоминает обсерваторию или планетарий, чем русский терем. Известен и прозаический вариант описания «чуда в тереме». Самая ранняя, «доафанасьевская», публикация популярной русской сказки «Семь Симеонов» в сборнике, изданном в 1841 г. И.П.Сахаровым, содержит драгоценные подробности, отсутствующие в других записях. В воображении читателя воспроизводится все тот же необыкновенный терем в тридевятом царстве, куда попадают братья, переплыв Окиян-море глубокое: «Как и тот ли терем изукрашенный был красоты несказанныя: изнутри его, терема изукрашенного, ходит красно солнышко, словно на небе. Красно солнышко зайдет, молодой месяц по терему похаживает, золоты рога на все стороны покладывает. Часты звезды изнасеены по стенам, словно маков цвет. А построен тот терем изукрашенный на семи верстах с половиною; а высота того терема несказанная. Кругом того терема реки текут, молоком изнаполненные, сытой медовой подслащенные. По всеим по теим по рекам мосточки хрустальные, словно жар горят. Кругом терема стоят зелены сады, а в зеленых садах поют птицы райские песни царские. [Ни дать ни взять, еще одна картина Золотого века на Крайнем Севере, но только теперь в передаче русского сказителя! – В.Д.] Во том ли тереме все окошечки белостекольчаты, все дверцы чиста серебра. Как и на тереме – то крышечка чиста серебра со маковкой золотной, а во той ли маковке золотной, лежит дорог рыбий зуб. От красна крылечка белостекольчата лежат ковры самотканые, а по тем коврам самотканым ходит молода княжна, Елена Прекрасная».

О Елене Прекрасной вообще разговор особый. Она – героиня не одних только древнегреческих легенд, но и русских сказок, куда, надо полагать, попала не потому, что русские сказители слышали о Гомере, а потому, что и у «Илиады», и у русского фольклора в данном плане был один общий источник, восходящий к гиперборейским временам. Елена – дочь Леды и Зевса, явившегося к ней в образе Лебедя, носителя древнего доиндоевропейского тотема, – виновница Троянской войны, вылупилась из яйца, снесенного матерью. Уже одно это свидетельствует о дозллинском происхождении образа Леды и ее детей: как уже говорилось, по древнейшим космогоническим представлениям считалось, что все живое появилось из яйца (отсюда, в конечном счете, и популярная латинская поговорка ab ovo – «от яйца», то есть «с самого начала»). В имени Леды, тайной возлюбленной Зевса-Лебедя, закодировано северное происхождение и самой легенды, и ее образов. В основе имени Леды лежит корень «лёд». Дословно Леда означает «Ледяная» – далекий прообраз Снегурочки. Имя самой Елены, как и этноним «эллины», восходит к названию тотемного животного евразийских народов «олень». Первоначально оно звучало как «елень» и произошло от другого всем хорошо знакомого слова – «ель», «елка» (в древнерусских текстах вплоть до XIX в. греки-эллины именовались «елины»). В прошлом, когда племенная принадлежность, родственные связи и брачные союзы обозначились по тотемам, лебединая ипостась Зевса, в соответствии с реконструкцией первоначального смысла, не могла означать ничего другого, кроме принадлежности к тотему лебедя. Сказание о Леде появилось во времена, когда греки и славяне представляли этническую целостность, а их языки были нерасчлененными. Предание о Леде – Ледяной царевне могло родиться лишь в тех климатических зонах и, соответственно, географических территориях, где льды играют не последнюю роль. Понятно, что это не могли быть территории Древней (или современной) Греции. Следовательно, образ Леды возник в северных широтах задолго до переселения прапредков эллинов на Балканы.

По происхождению образ древнегреческой Леды более всего близок как любимой героине русского фольклора Снегурочке, так и Белоснежке германоязычных народов, хотя за тысячелетия функции и роли их значительно изменились. Любопытно, что в одном из вариантов сказки о Снегурочке, записанном Иваном Александровичем Худяковым (1842–1876) в Нижегородской губернии (некоторые мотивы из этой записи использовал и А.Н.Островский при создании своей знаменитой литературно-драматической версии), Снегурочка попадает в заточение к Бабе Яге, и ее спасает бык, несмотря на преследования ведьмы. Здесь прослеживается еще один известный сюжет: похищение Европы Быком-Зевсом и сокрытие финикийской царевны от ревнивой супруги Геры. Древнейший индоевропейский сказочный мотив (который можно проследить и за пределами индоевропейской традиции) в Дальнейшем настолько изменился, что древнегреческие мифологические персонажи Европа – Зевс – Гера превратились в русском фольклоре в Снегурочку – Быка – Бабу Ягу. Интересно, однако, внимательней присмотреться к параллели Снегурочка – Европа. Образ Европы гораздо глубже расхожей истории о похищении наивной царевны похотливым Зевсом в образе златошерстного быка со светящейся звездой во лбу. По мнению главного российского авторитета в области античной мифологии А.Ф. Лосева, Европа – древнее хтоническое божество, «образ ее объединяет весь Космос (включая небо, землю и подземный мир)». Так, в Сидоне (Малая Азия) Европа отождествлялась с Селеной (Луна) и Астартой (планета Венера). После брака с Зевсом на Крите супругом Европы-Луны стал царь Астерий (Звездный). Но еще Павсаний раскрывал подлинный смысл образа Европы. Как космическое божество она выступает под именем Деметры – одной из самых почитаемых олимпийских богинь. Великая Мать-Земля, «всех богов и людей Матерь» – вот кто такая, в конечном счете, Европа. И притом – Сумеречная, Темная, Ледяная, то есть северного происхождения. Ледниковая Исида – удачно назвал ее Д.С.Мережковский. И вновь последовательность в рассуждении привела нас к общеиндоевропейскому корню «лёд».

Что касается дочери Леды и Лебедя, то здесь уместно привести некоторые подробности. Елене Прекрасной покровительствовал Гермес, он унес ее в Египет и спрятал там до окончания Троянской войны у Протея – вещего бога-оборотня (от его имени произошло слово «фараон»). А в Трою вместо новой жены Парис якобы привез призрак из эфира – такова была изощренная месть Геры. Злокозненная супруга Зевса не могла простить троянскому царевичу Парису его выбор Афродиты как наикрасивейшей богини. Данная версия подробно изложена в трагедии Еврипида «Елена». Но и Геродот авторитетно утверждает: когда ахейцы штурмом взяли Трою, Елены там не оказалось. Эту загадочную проблему «отец истории» самолично обсуждал с египетскими жрецами, подтвердившими на основании собственных сведений, что жена Менелая на протяжении всей Троянской войны скрывалась в Египте. По-разному освещают различные источники и последующую судьбу Елены Прекрасной. У античных авторов можно узнать, что после смерти Елена соединилась с Ахиллом, и произошло это где-то в Скифских пределах, куда переселились души Пелея и Фетиды, бывшего по происхождению скифом. Место посмертной жизни главных героев «Илиады» – остров Левка, что означает «Белый». Это, по разъяснению комментаторов, – один из Островов Блаженных, где, как известно, обитали титаны и царил Золотой век.

В конце прошлого века получила достаточное распространение гипотеза о северном происхождении сказаний Троянского цикла. Ее популяризаторы – немецкий ученый Э. Краус и польский писатель А. Немоевский – считали, что в основу Гомеровых поэм положено некоторое первичное мифологическое ядро, относящееся к доэллинской истории. Кстати, имя самого Гомера также допустимо истолковать как прозвище, подразумевающее этническую принадлежность. Этноним «гомер» упоминается в Библии и, по единодушному признанию историков, обозначает киммерийцев – соперников скифов на просторах европейских степей и лесостепей. Мог ли быть Гомер киммерийцем или их потомком? Вполне. Подобно тому, как Пушкин, например, был потомком абиссинцев (эфиопов), оставаясь при этом величайшим русским поэтом. В Гомеровой «Одиссее» (XI, 12–19) содержится чрезвычайно важный рассказ о стране киммерийцев, расположенной на берегу океана. Одиссей приплыл туда и посетил один из киммерийских городов в разгар полярной ночи, описанной Гомером вполне профессионально: «Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути, а судно наше достигло пределов глубокого Океана. Там народ и город людей киммерийских, окутанные мглою и тучами; и никогда сияющее солнце не заглядывает к ним своими лучами – ни тогда, когда восходит на звездное небо, ни тогда, когда с неба склоняется назад к земле, но непроглядная ночь распростерта над жалкими смертными»*.

Даже из небольшого приведенного отрывка следует, по меньшей мере, два бесспорных вывода: во-первых, Гомер прекрасно представлял, что такое полярная ночь; во-вторых, маршрут плавания Одиссея был далеко не таким простым, как обычно рисуется в распространенных комментариях. Не касаясь всех перипетий десятилетних странствий Одиссея, напомним только, что, помимо киммерийцев, он посетил также расположенные на Севере владения бога ветров Эола и семь лет провел на острове Огигия на краю Океана (или в его центре), принадлежащем нимфе Калипсо, дочери титана Атланта (по другим версиям Океана или же Солнцебога Гелиоса), прижив с ней четверых детей. Каким образом очутился Одиссей после сожжения Трои на самом краю Ойкумены, с точки зрения здравого смысла, объяснить нелегко. Скорее всего, в текст Гомеровой «Одиссеи» были вмонтированы более ранние сказания и вписаны в общую сюжетную линию.

История самой Трои, разрушенной ахейцами, также оставляет многие вопросы без ответа. Этимологически название знаменитого города-крепости происходит от общего для многих индоевропейских языков наименования цифры «три» и по смыслу могло означать что угодно: «третья», «тройная», «тройственная» и т.п. Название Трои могло происходить от прозвища трехглавого или трехликого божества, у разных индоевропейских народов именуемого по-разному: у индийцев – Тримурти, у славян и балтов – Триглав-Троян, которого помнит еще «Слово о полку Игореве». Наконец, есть еще одна версия. Дело в том, что Трояны – собирательное имя трех братьев в славянском фольклоре. Так, Троянами были упоминаемые в «Повести временных лет» три брата – основатели Киева: Кий, Щек и Хорив. По общему имени братьев – Трояны в украинских легендах зафиксировано и древнее название Киева: он прозывался точно так же, как и малоазийский Илион – Троя. От имени Киева-Трои и братьев Троянов образовались и другие общезначимые понятия русской духовной жизни: Троянова земля – Русская земля, Трояновы века – русская старина, Троянова тропа – исторический путь русской жизни, то есть древняя русская история. Название «Троя» и близкие к нему по звучанию чрезвычайно распространены в русской и украинской топонимике. Собственно Троя есть на Полтавщине, но уже Трояновка встречается и под Полтавой, и на Волыни, и в Калужской области, а Трояново – в Орловской и Херсонской областях, Троян – в Крыму и Бессарабии и т.д.

Но вернемся, однако, к Соловью Будимировичу. Само имя Соловей, как и название одноименной птицы, также тотемно-космического происхождения. В нем закодировано наименование дневного светила – Солнца, и у всех слов общий корень – «сол». Русский былинный эпос знает двух Соловьев: один – загадочный Соловей Будимирович из таинственной заморской страны – герой положительный; другой – не менее таинственный Соловей-Разбойник – герой с отрицательным знаком. Нас здесь, однако, интересует не оценочный аспект (который, кстати, может меняться под воздействием изменяющихся исторических условий), а генетически-смысловой. Совершенно очевидно, что Соловей-Разбойник с его нечеловеческим свистом, преклоняющим «темны лесушки к земле», – носитель буревого, буйного начала, что логически соотносит его с островом Буяном, источником всех буйных сил.

Имя Соловей наводит также на предположение о возможном местонахождении города Леденца и острова Буяна. Есть в Белом море известный архипелаг, знаменитый своими культурно-историческими и духовно-символическими традициями. Это – Соловецкие острова. Название Соловки – исконно русское, оно содержит в себе все ту же основу «сол», уходящую своими корнями в гиперборейскую старину, когда границы между индоевропейскими и неиндоевропейскими языками были более; чем размыты. Если топоним «Соловецкие острова» подвергнуть анализу с точки зрения археологии смысла, то этимология наименования самих островов особых сомнений не вызывает: оно образовано от слов «соловей», «солнце». Первоначально, быть может, так и звучало – Соловейские острова и означало «Солнцем овеянные» или «Солнцевеющие», если судить по аналогии со смыслообразованием таких слов, как «суховей» или «вьюговей». В древности солнечный смысл распространился на обширные северные территории. В одной из рукописных Космографии XVII в. приводится второе название Мурманского студеного моря (Северного Ледовитого океана) – Соловецкая пучина. Не приходится сомневаться, что и земли посреди и по берегам этой пучины также именовались Соловецкими (Соловейскими). Вот и найдено исконное (автохтонно-негреческое) имя Гипербореи, называвшейся так в честь дневного светила – Солнца – сохраненной в коллективной памяти русского народа в виде фольклорного образа Подсолнечного царства – синонима полунощных стран, где полгода – ночь, а полгода – день (царство же Подсолнечное потому, что оно к Солнцу ближе всех).

О древности культуры Соловков свидетельствуют имеющиеся там каменные лабиринты (диаметром до 5 м) наподобие тех, что разбросаны по всему Северу Европы с перекочевкой в крито-микенскую (знаменитый лабиринт с Минотавром), древнегреческую и другие мировые культуры. Предлагалось немало объяснений, касающихся предназначения соловецких каменных спиралей: могильники, жертвенники, макеты рыболовных ловушек. Последнее по времени следующее: лабиринты – модели антенн для связи с внеземными или параллельными цивилизациями*.

Не лишено вероятности, что Соловецкий монастырь – краса и гордость современных Соловков – построен на месте древних дохристианских святилищ. Известный искусствовед и исследователь древнерусской культуры профессор Вера Григорьевна Брюсова поделилась с автором личными впечатлениями о своих многочисленных поездках на Север. У нее сложилось твердое убеждение, что многие православные культовые постройки возведены на месте древних языческих капищ. Данные наблюдения подкрепляются и другими свидетельствами. В Швейцарии, в одной из деревень, есть католическая церковь, построенная в XII в. на месте, где с незапамятных времен находился каменный столб – менгир. Строители церкви не уничтожили древний священный камень, наоборот – включили его в комплекс христианского храма. Теперь этот сравнительно невысокий (около 1 м над землей) менгир из песчаника возвышается внутри церкви рядом с алтарем.

У Соловья-Разбойника, помимо прозвища, было, как известно, и отчество – Рахманович. Оно приводит нас к еще одной любопытной аналогии. Рахманы – загадочные персонажи древнерусских сказаний. Они обитатели Островов Блаженных на краю Океана – последнего прибежища титанов, хорошо известного из древнегреческой мифологии. Конечно, в специфических русских условиях эти сказания за многие тысячелетия существенно трансформировались. Древнерусская литература знает по меньшей мере два сюжета, связанных с рахманами. Первый – «Слово о рахманах и предивном их житии», где описывается жизнь долгожителей-рахманов, полная изобилия и радости. Их остров на краю Океана якобы посетил Александр Македонский во время похода на Индию. В данной связи принято считать, что рахманы – это индийские жрецы брахманы. Но имеется и второй источник, гораздо более распространенный среди древнерусских книжников, где никакая Индия не упоминается. Те же Острова Блаженных и царящая там райская жизнь подробно описаны в апокрифе, известном под названием «Хождение Зосимы к Рахманам» (в обиходе – просто «Зосима»). Здесь рассказано, как к пустыннику Зосиме после сорокадневнего поста явился ангел и указал путь к далекой земле Блаженных, отделенной от грешного мира глубокой, как бездна, рекой, недосягаемой ни для птиц, ни для ветра, ни для Солнца, ни для дьявола. По волшебному дереву, склонившемуся перед отшельником, Зосима переправился через реку и очутился в стране Блаженных, в русском апокрифе она описывается в духе классического Золотого века с поправками на христианские представления о праведности.

Обитатели той страны Блаженных – рахманы – живут в своей неприступной земле без греха, верные завету праотца Рехома, не испытывая ни в чем никакой нужды. Безмятежно течет их праведная жизнь: нет у них «числа лет, «но вси дние аки един день ее». В данном пассаже налицо несомненные полярные реминисценции: скрытые в иносказательную форму представления о долгом полярном дне, объединяющем много обычных дней. Далее Зосима повествует о том, как рахманы встречают день своей смерти. Описание это живо напоминает рассказы античных авторов о кончине гиперборейцев.

Наконец еще одно сравнительно недавнее и неожиданное свидетельство о Гиперборее обнаружилось в переписке Николая Клюева. За год до расстрела он сообщает о невесть какими судьбами попавшей к нему берестяной книге, где упоминаются древнерусские сведения о Гиперборее. «…Я сейчас читаю удивительную книгу. Она писана на распаренном берёсте [от слова «берёсто». – В. Д.] китайскими чернилами. Называется книга Перстень Иафета. Это не что другое, как Русь XII в. до монголов. Великая идея Святой Руси как отображение церкви небесной на земле. Ведь это то самое, что в чистейших своих снах провидел Гоголь, и в особенности он – единственный из мирских людей. Любопытно, что в XII в. сорок учили говорить и держали в клетках в теремах, как нынешних попугаев, что теперешние черемисы вывезены из Гипербореев, то есть из Исландии царем Олафом Норвежским, зятем Владимира Мономаха. Им было жарко в Киевской земле, и они отпущены были в Колывань – теперешние Вятские края, а сначала содержались при киевском дворе, как экзотика. И еще много прекрасного и неожиданного содержится в этом Перстне. А сколько таких чудесных свитков погибло по скитам и потайным часовням в безбрежной сибирской тайге?!»

Здесь каждая фраза – клад. Пусть даже утраченная рукопись XII в. переписана в более поздние сроки, но какие удивительные подробности: и о дрессировке сорок, и о привозе северных инородцев ко двору Владимира Мономаха (как позже испанцы привозили из Нового Света индейцев для показа своим королям). Но главное – сохранившаяся память о Гиперборее (не важно, как она на самом деле именовалась и как соотносилась с помянутой Исландией, – историческая Арктида-Гиперборея охватывала и Исландию). Знаменательно и сопряжения Гипербореи с Яфетом-Япетом, что тоже совсем не случайно.

К Гиперборее и Арктиде имеет также несомненное отношение знаменитый миф о Дедале и Икаре. Нельзя не обратить внимания на то, что в имени Дедал, общеиндоевропейская корневая основа «дед», непосредственно составляющая русское слово «дед», родственное и всем другим славянским языкам. Искусный строитель и мастер Дедал построил критскому царю Миносу легендарный лабиринт, где был, в конечном счете, и заточен (после многих перипетий, связанных с царицей Пассифаей – дочерью Солнца-Гелиоса). Дедал сделал крылья себе и своему сыну Икару, и они оба бежали из темницы, «путь небывалый держа к студеным звездам Медведиц», так обозначает их маршрут Вергилий в «Энеиде»; в другом переводе: «Необычайным путем он к Арктам выплыл холодным» (VI, 16). Иными словами, Дедал с Икаром направлялись на Север, к Гиперборее – родине лабиринтов, откуда, вероятнее всего, и были прапредки эгейцев (а затем и эллинов). Двигаясь с Севера на Юг, они повсюду оставляли знаки лабиринтов и спиралей, в том числе – в украшениях и орнаменте (так называемый спирально-меандровый стиль – символ целой культуры). Но полет отца и сына оказался неудачным. Икар погиб, а Дедал приземлился на острове Эвбея, посвятив свои крылья Аполлону. Остается еще раз напомнить об умении гиперборейцев летать: через них Дедал мог овладеть техникой полета. И ведь именно на территории Гипербореи до сих пор сохранились каменные лабиринты – прообразы критского лабиринта.

Кстати, в легендах о Дедале присутствует и спираль как пароль узнавания и символ лабиринта. Скрываясь от Миноса, Дедал оказался на Сицилии, в те времена она именовалась Сиканией, а ее жители – сиканами. Между тем Минос в погоне за Дедалом повсюду возил с собой закрученную спираль в виде морской раковины, обещая большую награду тому, кто проденет в нее нить. Царь сиканов Кокал, спрятавший Дедала, сумел предложить решение, естественно, подсказанное ему хитроумным беглецом. В глухом конце раковины было просверлено отверстие и смазано медом. С другой стороны к приманке пустили муравья, обвязанного паутиной, который насквозь прошел через спираль раковины. Задача Миноса была решена. Но владыка Средиземноморья тотчас же догадался, что Дедал находится где-то радом: только он знал искомый ответ. И все же Дедал не вернулся назад в темницу, так как царя Миноса сварили в кипятке во время купания. Этот мотив в сильно видоизмененной форме сохранился и в русском фолъклоре, откуда его заимствовал П. П. Ершов, использовав в сказке «Конек-горбунок», где царь также сваривается в кипятке.

* * *

Необычная выставка демонстрировалась в 1996 г. в санкт-петербургском Государственном Эрмитаже: здесь было выставлено золото, найденное на севере Тюменской области. Нет, за пуленепробиваемыми стеклами и под бдительным взглядом вооруженной охраны демонстрировались не природные самородки, а древние изделия всех времен и народов. Изумленные зрители замирали перед драгоценными изделиями, посудой, утварью и украшениями разных эпох и народов – скифскими, сарматскими, древнеиранскими, византийскими, хазарскими, болгарскими, скандинавскими и русскими». В Эрмитаже, конечно, можно увидеть и не такое – но при чем же здесь Тюменская область? Зрителям объясняли: выставленные предметы в разное время попали на Русский Север в обмен на меха, которые испокон веков интересовали разные народы независимо от их языка и веры. Удивляло и другое: как все это богатство сохранилось в целости и сохранности до наших дней, какими неведомыми путями попало сначала в краеведческий музей, а оттуда и на выставку в Эрмитаж. Наиболее типичное объяснение – «случайно».

Это почти что мистическое «случайно» сопровождает очень многие удивительные и до этих пор вразумительно не объясненные находки на Севере. Начну с наиболее свежего примера. Недавно в Печорском крае была обнаружена старинная бронзовая бляха, похожая на медаль, с искусным изображением крылатого кентавра. Ее нашел доктор биологических наук М.Д.Сонин на берегу реки Надым у поселка Шуга (ближайший город – знаменитый Пустозерск, где томился в земляной тюрьме, а затем был сожжен на костре вместе с сподвижниками неистовый протопоп Аввакум). Так вот, шел, значит, профессор по безлюдному берегу северной реки, глядь – а под ногами валяется бесценная реликвия неизвестного происхождения. Откуда же она тут взялась? Вдумайтесь только: крылатый кентавр в местах, где, как говорится, Макар телят не пас!

Дужка для цепочки или тесемки недвусмысленно свидетельствует, что «медаль» носилась на шее, подобно амулету или знаку отличия. На самом же деле это никакая не медаль, а металлическое зеркало.

Подобные бронзовые реликвии обнаруживались неоднократно в самых различных частях европейской и азиатской России у представителей разных народностей – ненцев, хантов, манси, бурятов, юкагиров. Шаманы считали их магическими, простые смертные использовали для украшения. Металлические зеркала известны ученым со времен глубокой древности – в особенности в Китайской империи и ее окружении. Однако находки на территории России принято связывать с иными историческими регионами и эпохами и, в первую очередь, со средневековыми Средней Азией и Ираном.

Вот почему публикатор памятника археолог О.В. Овсянников поспешил записать его в разряд восточных (предположительно иранских) изделий XVII в. Почему именно XVII в. – не раньше и не позже – и, главное, почему среднеазиатское или же иранское бронзовое зеркальце оказалось на Крайнем Севере, объяснить толком никто не может. Заезженный ответ – «в обмен на меха» – здесь срабатывает не слишком убедительно: ценность бронзовой бляхи не так уж велика и ее предназначенность для товарообмена проблематична. Тем не менее еще в 1950 г. была выдвинута версия, призванная объяснить стойкую приверженность северных народов к крылатым кентаврам и происхождение многочисленных металлических зеркал с их изображениями. Автором оригинальной концепции стал будущий академик и в скором времени всемирно известный археолог Алексей Павлович Окладников (1908–1981). Ему удалось опубликовать в тринадцатом томе академического ежегодника «Советская археология» статью, посвященную находке очередного кентавра, – да не где-нибудь, а на острове Фаддея, что расположен на севере от побережья Таймырского полуострова. Бляху-зеркало обнаружила летом 1941 г. ленинградская Арктическая экспедиция, привезла на Большую землю, но из-за разразившейся войны руки до таинственной реликвии дошли лишь через десять лет.

И опять все тот же сакраментальный вопрос: ну откуда, скажите на милость, бронзовый литой кентавр на необитаемом острове Ледовитого океана? За несколько лет настойчивых поисков и размышлений А.П. Окладников собрал и проанализировал весь доступный ему материал и пришел к следующему выводу. Вполне возможно, что металлическое зеркало потеряли (?!) на острове Фаддея погибшие полярные мореходы, чьи останки и вещи были обнаружены на противолежащем таймырском берегу. Само же изображение крылатого кентавра попало к северным народам от русского населения, на протяжении нескольких веков колонизировавшего северные территории. Для русских кентавр традиционный символический образ, его резные рельефы можно увидеть, к примеру, на стенах Дмитровского собора во Владимире или Георгиевского собора в Юрьеве-Польском. Есть кентавр и на Васильевских вратах Софийского собора, что в Великом Новгороде. Эти огромные медные двери были сделаны в 1331 г. по заказу новгородского архиепископа Василия, однако после кровавого погрома, учиненного опричниками Ивана Грозного, были в качестве трофея увезены в Александровскую слободу, где и поныне украшают Троицкий собор теперешнего города Александрова. В древнерусской традиции античный кентавр (фантастическое существо – наполовину человек, наполовину конь) известен под именем Китовраса, представляющего собой искаженный перевод греческого слова «кентавр» и проникшего в православную культуру из византийских апокрифов. Сказания о мудром библейском царе Соломоне и не имеющем никакого отношения к Библии хитром чудище Китоврасе, действительно, были исключительно популярны на Руси. Впечатляющих подробностей апокрифические тексты не содержат. Скупо описывается его необычайная внешность: «стань человечь, а ноги коровьи», рост, судя по всему, преогромный, ибо он «жену в ухе носил».

Сказанное мало напоминает настоящего кентавра, то есть человека-коня. Китоврас, скорее, человек-бык, похожий на изваяния тех гигантских крылатых быков с человеческими лицами, что сторожили вход во дворцы ассирийских или персидских царей. Кстати, русский апокрифический Китоврас тоже крылат: в древнерусском тексте сказано, что он ударил Соломона не рукой или ногой с копытом, а крылом и забросил царя на край земли обетованной. Про нрав Китоврасов говорится: «Не ходил он путем кривым, но – только прямым». Зато сам был хитрющий-прехитрющий и коварный – самого царя Соломона вокруг пальца обвел. Вот и все – остальное же пусть домысливает воображение. Правда, немедленно обнаруживается досадная нестыковка: византийские апокрифы были впервые переведены на древнерусский в конце XV в., а изображения столь любимого на Руси Китовраса были широко распространены по меньшей мере на триста лет раньше. Сооружение Дмитровского собора во Владимире было завершено, к примеру, в 1197 г.

Как же тут быть? Но сначала поглядим, как А.П.Окладников объясняет поразительную распространенность Китовраса среди коренных малочисленных народностей Севера. А вот как! Бронзовые зеркала испокон веков имели широчайшее хождение среди древнейших народов Евразии. Из сопредельных с Россией стран русским купцам особенно полюбились изделия среднеазиатских и иранских мастеров, которые на оборотной стороне зеркал нередко отливали изображения конного охотника с соколом в руках (хорезмийская школа) или же крылатого пса Сэнмурва (персидская школа).

Завезенные в Россию восточные зеркала, в свою очередь, приглянулись русским умельцам, которые порешили, что они тоже не лыком шиты, и вскоре стали отливать похожие зеркала, но с одним исправлением: на реверсе стал изображаться не всадник с соколом или Сэнмурв, а свой, родимый Китоврас (впрочем, для данного предмета трудно однозначно определить, какую сторону считать реверсом, а какую аверсом). Это нововведение настолько понравилось северным аборигенам, что все они как один – от Печоры до Индигирки – по мере появления там русских (у каждого, надо полагать, котомка была переполнена бронзовыми зеркалами) ни о чем другом, кроме как о крылатых кентаврах, и слышать не хотели.

Но опять нестыковочка выходит. Во-первых, если русские северные умельцы наладили массовое производство зеркал, почему последние не получили столь же широкое распространение среди русского населения и ими не завалены местные краеведческие музеи. А во-вторых, почему ненцы, ханты, манси, юкагиры, буряты, у которых русские этнографы и землепроходцы спустя двести лет (а то и поболее) выменивали или покупали для своих коллекций бронзовые зеркала с крылатым кентавром, не могли толком объяснить, как или хотя бы когда к ним в чум эти самые зеркала попали (хотя по господствующей объяснительной версии произойти это должно было сравнительно недавно). И уж тем более никак не вяжется с такой трактовкой крылатый Китоврас, найденный на необитаемом таймырском острове Фаддея в море Лаптевых, где русские офени с котомками, якобы набитыми бронзовыми зеркалами, отродясь не бывали. И не потому, что их отпугивали суровые и безлюдные края (русские землепроходцы или добытчики мамонтовой кости и не туда доходили!), – просто товар сбывать было некому.

Безусловно, А.П.Окладников предложил оригинальную версию происхождения северных кентавров. Мудреную до неправдоподобия. Но может быть, и не стоило улетать мыслью в дальние восточные страны, а внимательно посмотреть вокруг себя или под ноги (как это случилось с недавней печорской находкой). Не проще ли предположить, что загадочный крылатый кентавр – это обычная трансформация одного из языческих богов, коему некогда поклонялись на Руси и память о котором (а быть может, и тайная вера) продолжала сохраняться и после принятия христианства. По летописям и документам хорошо известно, как непросто шло утверждение новой веры, с каким сопротивлением языческих жрецов и местного населения (особенно на Севере) приходилось сталкиваться православным миссионерам. Многое было уничтожено – капища, идолы, письмена. Но многое и уцелело, сумело приспособиться к новым идеологическим реалиям.

Древние языческие праздники – Коляда, Масленица, Купала, Семик, Кострома и др. – совместились с христианским календарем. Отголоски архаичных обычаев при рождении, свадьбе, похоронах и по сей день живут своей неуничтоженной жизнью. Нетронутыми остались архаичные нехристианские имена – Владимир, Святослав, Всеволод, Ярослав и другие. Народная вышивка, роспись, резьба, украшения по-прежнему хранят традиционную символику, включая и стилизованные изображения древних языческих богов. Так почему же один из них не мог трансформироваться в некоторый синтетический и устойчивый мифологический образ, с которым вынуждено было мириться православное духовенство? Как оно вынуждено было мириться с традиционными языческими праздниками, осуждая последние лишь на словах, но будучи совершенно не в силах преодолеть стойкие, тысячелетиями существовавшие обычаи и убеждения.

Если опираться на такую версию, то становится понятным столь устойчивое и необъяснимое, с точки зрения здравого смысла, наличие кентавров на стенах православных храмов. Более того, иначе их присутствие среди библейских персонажей и не объяснишь. А так вроде бы все на своих местах – и старые боги и новые. Остается выяснить, о каком именно старом боге может идти речь. Прежде всего, это – конный бог. Таких индоевропейский мир знает немало. У славян самый прославленный бог на коне – Световит. В знаменитом храме Арконы на острове Рюген прибалтийские славяне вагры поклонялись не только самому богу, но и его коню. По свидетельству Саксона Грамматика, Световита символизировали разные знаки, в частности, резные орлы и замена.

Кроме того, при нем был конь, совершенно белый, до которого простым смертным нельзя было дотрагиваться и у которого даже выдернуть волос из гривы или хвоста почиталось кощунством. Только верховный жрец мог кормить и ездить на нем, чтобы обыкновенная узда не унизила божественное животное. Верили, что на этом коне Световит по ночам ведет войну против врагов своего святилища и всего славянского рода. Подтверждением тому служил демонстрируемый всем желающим факт: по утрам конь, остававшийся в стойле, был покрыт пеной и грязью, как будто только что воротился с поля боя.

Но вернемся к крылатому кентавру. Могло бы изображение на бронзовых зеркалах, получивших столь широкое распространение на Русском Севере, функционально соответствовать верховному богу древних славян? Вполне! Однако представляется, что корни крылатого божества уходят еще глубже. Световит являлся главным лишь в ряду других светоносных славянских небожителей, причем на довольно-таки поздней стадии развития общеславянского этноса. Так, мировая мифология знает, как правило, множество Солнцебогов. Каждый из них соответствует либо весеннему, летнему, осеннему и зимнему солнцу (считалось, что все это разные небесные объекты, точнее – божества), либо же дневному светилу, которое каждое утро нарождается заново и потому тоже является новым небесным феноменом (именно поэтому в древнеиндийской мифологии у Солнца свыше ста имен).

В русской языческой мифологии (по ежегодно отмечаемым народным праздникам) также известно несколько солнц – зимнее Коло (Коляда), весеннее Ярило, летнее Купало (осенние празднества совмещались с Перуновым днем). Были на Руси и другие солнечные божества, не привязанные однозначно к каким-либо временам года, например, Хорс и Дажбог. Древним символом солнца испокон веков выступало колесо (коло) с разным набором спиц – от трех до восьми. Как раз один из таких солнечных символов и изображен на крупе крылатого кентавра, что свидетельствует о его несомненном солнечном происхождении и предназначении. Известна также и иная солярная символика – концентрические окружности или же точка в круге.

Солярную природу русских китоврасов как раз и подтверждает крылатый кентавр, обнаруженный на острове Фаддея в море Лаптевых: Светобога окружают двенадцать солярных знаков – шесть однолепестковых и шесть трехлучевых. Общее число солнечных символов здесь вполне может соответствовать годовому двенадцатимесячному циклу (коло), а различное изобразительное решение солнышек и распадение их на две равные части может соответствовать полярной ситуации, когда зимнее полунощное солнце, скрытое от глаз (однолепестковые знаки), в корне отличаются от незаходящего и ослепительно сияющего летнего солнца (многолучевые знаки).

Аналогичные мысли также навевает и изображение кентавра на роговой пластинке (предположительно XII в.), найденной при раскопках во Пскове. Все оно испещрено циркульно-кружковыми знаками; всего их двадцать четыре, то есть ровно вдвое больше, чем требуется для одного годичного цикла. Данный кружковый символ (круг или два круга с точкой посередине), известный еще в Древнекаменном веке и народном искусстве, через древнеегипетскую и древнекитайскую иероглифику проник в современную науку, где круг с точкой посередине все так же обозначает Солнце, как он обозначал его тысячи лет тому назад. Таким образом, на реверсе бронзовых зеркал мог вполне быть изображен один из древнерусских Солнцебогов, например, Коло-Коляда. В день зимнего солнцестояния отмечалось его рождение – коловорот поворот солнца от зимы к лету). Во все времена это был буйный, красочный и любимый народом праздник (по-славянски он так и прозывался – Коляда) – с веселыми играми, колядованием (выпрашиванием подарков) и исполнением архаичных песен-колядок, доживших до наших дней. Впоследствии решением одного из первых Вселенских церковных соборов рождение Солнца было совмещено с Рождеством Христовым, так как в Евангелиях точная дата рождения Бога-сына отсутствует.

Но родословная самого Коляды уходит в еще большие глубины общеиндоевропейского и доарийского прошлого. То, что Солнцебог Коло издревле почитался на Севере, свидетельствует множество сохранившихся здесь топонимов – от реки Колы и названного по ее имени Кольского полуострова до реки Колымы и названного так же от ее имени Колымского края. Солнцепоклонниками, как уже было сказано, являлись и гиперборейцы – древний северный народ, владевший техникой полета.

Итак, снова Туле! Снова Гиперборея! Распростертые крылья – вечный ее символ. Так стоит ли после этого удивляться, что крылатый Солнцекентавр получил столь широкое распространение на Русском Севере? И стоит ли после этого искать следы его происхождения в Хорезме или Иране?

Интересно проследить также эволюцию образа Китовраса, поскольку данная тема непосредственно связана с историей Гипербореи-Туле. В народном сознании образ Китовраса в дальнейшем сомкнулся с образом другого получеловека-полузверя – богатырем-кентавром, прозванным Полканом. Считается, что Полкан этот прижился на Руси благодаря чрезвычайно, популярной вплоть до XVIII в. переводной сказке о Бове-королевиче. Однако есть все основания полагать, что мифологическое существо с таким именем было распространено среди славян испокон веков. В пользу такого вывода свидетельствует один архаичный заговор, приведенный в знаменитом сборнике Ивана Петровича Сахарова (1807–1863) «Сказания русского народа». Заговоры и заклинания – это наиболее древний пласт всякого фольклора. В сахаровском же сборнике Полкан вообще наделен чуть ли не космическим могуществом, а обращение девушки к нему пронизано глубоким эзотерическим смыслом: «Полкан, Полкан! Разбей ты огненного змея, ты соблюди девичью красу Солнцевой девы». Действительно, по многим – в основном косвенным данным – Полкан был воинственным и стремительным воином, наделенным невообразимой силой. На интересные мысли наводит и корневая основа данного имени: во всяком случае первая ее часть созвучна с именами других мифологических персонажей – Поллукс и Полифем (у эллинов), Полель (у славян) и др.

Но образ получеловека-полузверя восходит и к самым истокам индоевропейской общности. Так, нет никакого сомнения, что русская кентавреса «девица Горгония» совершенно точно соответствует древнегреческой горгоне Медусе. Согласно славянским преданиям, она знала язык всех животных. В дальнейшем, в апокрифических рукописях, женский образ Горгоны превратился в «зверя Горгония». Его функции во многом остались прежними: он охраняет вход в рай (то есть, другими словами, является стражем прохода к Островам Блаженных, где царит Золотой век).

В древнерусском апокрифе «девица Горгония» описывается следующим образом: «Имуще же лице и руки человечески, а нози и хвост имеет аки у коня, на главе же ей за влас место змии имеет». Проблема же состоит в том, является ли русский вариант змеевласой девы заимствованным у эллинов или же оба они – и славянский и древнегреческий вариант – восходят к тому общему источнику, который был связан еще с нерасчлененной (в рамках общеарийской этнолингвистической общности) культурой и верованиями. Все говорит в пользу последнего предположения.

Медуса, дочь божества Форкия, сына Геи-Земли, сочетавшегося браком с титанидой Кето. У Форкия и Геи-Земли было шесть дочерей, родившихся в гиперборейских пределах. Изначально они почитались как прекрасные Лебединые девы (лишь значительно позже из идеологических соображений они были превращены в безобразных чудовищ – грай и горгон). Дискредитация горгон шла по той же схеме и, видимо, в силу тех же причин, что и приписывание противоположных знаков и отрицательных смыслов при распаде общего индоиранского пантеона на обособленные религиозные системы, когда «деви» и «ахуры» (светлые божественные существа) становятся «дэвами» и «асурами» – злобными демонами и кровожадными оборотнями. Это общемировая традиция, присущая всем без исключения временам, народам, религиям. Демонизация политических и идеологических противников и сегодня выступает эффективным, хотя и аморальным, средством конкурентной борьбы. Что же тогда говорить о глубокой древности!

Судя по всему, еще до начала миграции протоэллинских племен на Юг у некоторой их части произошла переориентация на новые идеалы и ценности. Особенно наглядно это проявилось на примере самой знаменитой из трех горгон – Медусы (Медузы). Как и многие другие хорошо знакомые имена мифологических персонажей, Медуса – это прозвище, означающее «владычица», «повелительница». Дочь Морского царя Форкия, возлюбленная владыки морской стихии Посейдона – прекрасноликая Лебединая дева Медуса – властвовала над народами северных земель и морей (как выразился Гесиод, «близ конечных пределов ночи»). Но в условиях господствовавших матриархальных отношений Власть не ужилась с Мудростью: соперницей Медусы стала Афина. Скупые осколки древних преданий позволяют восстановить лишь общую канву разыгравшейся трагедии.

Не поделили власти над Гипербореей две девы-воительницы. Борьба была жестокой – не на жизнь, а на смерть. Первым актом изничтожения соперницы стало превращение прекрасной Лебединой царевны Медусы в отвратительное чудовище с кабаньими клыками, волосами из змей и взглядом, обращающим все живое в камень. Данный акт символизирует, скорее всего, раскол протоэллинского этнического и идеологического единства и отпочкование той части будущих основателей великой древнегреческой цивилизации, которые, возможно, под воздействием природной катастрофы и под предводительством или покровительством девы Афины двинулись с Севера на Юг и в пределах жизни отнюдь не одного поколения добрались до Балкан, где, воздвигнув храм в честь Афины, основали город, и поныне носящий ее имя.

Но женская мстительность не знает границ. Афине было мало морально уничтожить Медусу, ей потребовалась еще и голова соперницы. Вот почему, некоторое время спустя она отправляет назад, в Гиперборею, своего сводного брата Персея и, по свидетельству многих, сама сопровождает его. Обманным путем Персей и Афина вместе расправились с несчастной Медусой: по наущению Паллады сын Зевса и Данаи отрубил Горгоне голову, а Афина содрала с соперницы кожу и натянула на свой щит, в центре которого поместила изображение головы оболганной Морской девы. С тех пор щит Афины по имени низвергнутой соперницы носит название «горгопион». Лик Медусы украшал также эгиду (доспех или же плащ-накидку), которую носили Зевс, Аполлон и все та же Афина. Символ поверженной Медусы и в последующие века продолжал играть для эллинов магическую роль. Ее изображение очень часто помещались на фронтонах и резных каменных плитах и храмах.

Память о носительнице гиперборейских традиций – горгоне Медусе – у народов, населявших в разные времена территорию России, не прерывалась никогда. Змееногая Богиня-Дева, которая вместе с Гераклом считалась греками прародительницей скифского племени, не что иное, как трансформированный образ Медусы. Лучшее доказательство тому невольное переложение мифов в Геродотовой «Истории», а подлинные изображения, найденные при раскопках курганов.

В несколько другом обличий и с иными функциями предстает Медуса в знаменитых древнерусских амулетах-«змеевиках». Магический характер головы Медусы, изображенный в расходящихся от нее во все стороны змеях, не вызывает никакого сомнения. Его защитительно-оберегательное предназначение такое же, как и на щите Афины-Паллады или эгиде Зевса. Знаменательно и то, что тайный эзотерический смысл доэллинских и гиперборейских верований дожил на русских амулетах чуть ли не до наших дней: точная датировка даже позднейших находок является крайне затруднительной. В христианскую эпоху неискоренимая вера в магическую силу и действенность лика Медусы компенсировалась тем, что на обратной стороне медальона с ее изображением помещались рельефы христианских святых – Богоматери, Михаила Архангела, Козьмы и Демьяна и др.

До сих пор не дано сколько-нибудь удовлетворительного объяснения происхождению и назначению русских «змеевиков». Современному читателю о них мало известно, хотя их описано и опубликовано множество. И с каждого из них на нас смотрит магический взгляд Девы-охранительницы горгоны Медусы, в глазах которой навечно застыла неразгаданная тайна Гипербореи-Туле. Эти амулеты-обереги, дожившие чуть ли не до середины второго тысячелетия нашей эры, во многом соответствуют по своему архаичному смыслу бронзовым северным зеркалам с изображением крылатого и кентавроподобного Световита (или же какого-то другого языческого божества).

* * *

Гиперборейские мотивы и память об архаичной старине, как уже было показано выше, нашли существенное отражение в русском фольклоре.

В научной и учебной литературе преобладает мнение о фольклоре как преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к тому же оторванном от реальной действительности. На самом же деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры – явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символической форме многочисленные факты истории, этногенеза, а также связанные с ними бытовые традиции и мировоззренческие представления, культовые ритуалы и обряды, поверья и пережитки и т.п. Рене Генон так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории:

«Народ сохраняет, сам того не понимая, останки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области «предыстории»; он выполняет в некотором роде функцию более или менее «подсознательной» коллективной памяти, содержание которой совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».

Фольклористика как наука призвана в полном объеме собирать и изучать различные проявления жизни народа как элемента исторически сложившейся цивилизации. Ни в коей мере не является она исключительно филологической наукой (или частью таковой). Напротив, она становится абстрактной и непонятной в отрыве от этнографии, религиоведения и археологии, социологии и философии истории. Попытка представить русскую сказку или былину, песню или заговор и т.д. вне их обусловленности народным бытием во всех нюансах его исторического развития оборачивается искаженным истолкованием этих ценнейших памятников русской культуры, отразивших все основные вехи ее становления.

У нас ведь как принято относиться к фольклорным произведениям? К сказке, например? Как к чисто развлекательному жанру. А сказке той, быть может, десятки тысяч лет, и донесла она до нынешних дней дыхание наших далеких предков, осколки их тотемного мышления, наивно-целостного миросозерцания. Или так называемый обрядный фольклор, связанный в том числе и с древнейшими народными празднествами: Коляда, Масленица, Кострома, Иван Купала и др. Здесь соединено все – и остатки языческого мировоззрения, и сакральный символизм, и первобытный ритуал, и песни, и танцы, и карнавал. Традиции, возникшие в глубинах веков и тысячелетий, передавались из поколения в поколение, закреплялись в слове и обрядовой символике, демонстрируя нераздельность человека и высших космических сил, проявлявшихся в смене времен года, дня и ночи, закономерностях движения на небосводе (иллюзорного, как известно) Солнца, Луны и звезд.

На первый взгляд, нет ничего на свете более несхожего, чем наука и фольклор. Но если вдуматься – есть между ними одна, несомненно, общая черта. Это – способ описания и воспроизведения действительности. И наука, и фольклор пользуются одним и тем же универсальным языком символов. Символическую форму имеют и логические абстракции, и философские категории, и художественные образы, и мифологические сюжеты, и фольклорные мотивы (все они облачены в словесно-знаковую, а следовательно – символическую оболочку). В естественных науках предпочитают излагать добытое позитивное знание на символическом языке математики или иным способом – как это имеет место в химических формулах. Может быть, такова вообще природа человека – отражать мир в символической форме? А может быть, сам человек и есть главный символ мироздания и источник всех прочих символов?

И античный мудрец, и ведийский жрец, и славянский волхв, и современный ученый говорят примерно об одном и том же, пытаясь описать одну и ту же объективную реальность, но используя при этом различные системы символов и построенных на их основе языков. Здесь, кстати, лишний раз подтверждается известный тезис Алексея Федоровича Лосева (1893–1988), сформулированный в его классическом труде «Диалектика мифа»: всякая наука сопровождается и питается мифологией, черпая из нее свои исходные интуиции. С точки зрения единых закономерностей выражения действительности через символы и постижения действительности через символы, современная наука столь же мифологична, сколь научна всякая мифология.

Современные естественно-математические науки ничто без упорядоченных математических символов. Посредством этих символов создается научная картина мира, с их помощью она и прочитывается. Убрать символы – и останется одна пустота, ничто. Следовательно, и тайна теоретического мышления кроется в символах. Познай их – и ты познаешь все. А историческая наука как теория? Разве так называемые концепции мировой истории или общественного прогресса, разработанные выдающимися историками или социологами, представляют из себя что-либо иное, кроме логически упорядоченных абстракций и спекулятивных конструкций, весьма далеких от реальности и существующих лишь в головах людей?

Приятно это кому бы то ни было или нет, но следует набраться мужества и признать: человек, познавая действительность, практически никогда не имеет дел непосредственно с этой действительностью, но лишь с набором некоторых символов и кодов, включая собственные ощущения, более чем опосредованно данную действительность отражающими. И безразлично, в какой именно форме искажается объективная действительность, представая в мозгу то в виде мифологических картин и сцен, то в виде поэтических или фантастических образов, то в виде метафизических схем, то в виде математических формул. Всякие там классицизмы и романтизмы, символизмы и импрессионизмы, эмпиризмы и рационализмы, релятивизмы и прочие «-измы» (коим нет числа) отражают действительность с той же степенью точности или искажения, что и фольклорные жанры, – с той лишь разницей, что степень символизации и алгоритмы кодировки глубинного смысла бытия и его закономерностей для науки и для мифологии различны.

Типичные и возможные искажения при обоих способах осмысления действительности. В результате свободного оперирования символами и знаками, образами и словесными догмами, математическими формулами и теоретическими моделями сплошь и рядом возникают некие спекулятивные конструкции, столь далеко отстоящие от отображенной в них реальности, что они превращаются в прямую противоположность объективной истины. Гете называл это «ложным светом знаний». «Я проклял знаний ложный свет», – так перевел соответствующую строку из «Фауста» Пушкин. У Байрона в «Манфреде» есть еще более резкое и откровенно-безжалостное высказывание. В свободном переводе оно звучит так: «Наука – это передача незнания от одного неуча к другому». Столь же безапелляционно высказался о сути псевдонаучного теоретизирования и Максимилиан Волошин: «Я призрак истин сплавил в стройный бред».

Представители конкретных наук тоже бывают достаточно откровенными. Вот афоризм одного из крупнейших английских археологов: «Археология – это не наука, археология – это вендетта». А вот мнение французского лингвиста: «Этимология – это наука, где согласные звуки мало что значат, а гласные не значат вовсе ничего».

Другими словами, то, что в общественном мнении считается наукой, на самом деле представляет собой сумму более или менее верных взглядов на определенный фрагмент действительности, событие или проблему. Группа интерпретаторов объявляет собственное видение вопроса истиной в последней инстанции и, обладая монополией на владение и распространение информации, всеми доступными средствами старается утвердить в общественном мнении только свою (а не какую-то другую) точку зрения. Однако в процессе естественной смены поколений (в том числе и ученых) ранее господствовавшая парадигма (то есть некоторая теоретическая модель, объявленная эталоном), как правило, претерпевает существенные изменения, а то и отбрасывается вообще. Это хорошо видно на примере разного рода учебников и справочников: казалось бы, именно в них сосредоточена квинтэссенция последнего слова науки. Но нет – сегодня никто не учится по учебникам, написанным несколько десятилетий назад и тем более в прошлом или позапрошлом веке. Точно так же спустя некоторое время и на лучшие нынешние учебники (а равно энциклопедии и справочники) будут глядеть, как на допотопный анахронизм.

Человек вообще не может жить без мифологии. По самой сути своей, по устроению, так сказать, сознания и механизму познавательного процесса он – существо мифологическое: Hoto mythicus – Человек мифологичный. В духовной сфере его жизни мифологично все – мораль, любовь, политика, идеология (последняя к тому же еще и утопична). Всякая идея мифологична по своей природе, сути и направленности. В этих своих ипостасях она и помогает человеку выжить, приспособиться, создать иллюзию комфортности. То же и в науке: нередко принимаемое за истину оказывается мифологией чистейшей воды. Взгляните на теоретическую науку прошлых веков с точки зрения современных догм. По большей части, ничего, кроме руин не оправдавших себя идей, там не обнаружится. Точно так же будет расцениваться и современная наука с позиций III тысячелетия и всех последующих.

Безусловно, как существуют научные факты и истины, так были, есть и всегда будут их правильные истолкования, а также новые эпохальные открытия – все, что составляет гордость человеческой цивилизации и обеспечивает ее непрерывный социальный и научно-технический прогресс. Тем не менее общее количество незыблемых истин, отвоеванных человеком у бесконечно неведомой природы, более чем ограничено, и обретение их никогда не завершится. В этом, собственно, и состоит суть и смысл научного познания. Все остальное – мифы, беллетристика и околонаучные легенды.

Таким образом, всякий миф, фольклорный образ имеют под собой такое же реальное основание, как и научный факт. И заложенный в обычных мифах первоначальный смысл поддается строго научному анализу и реконструкции. Итальянский фольклорист Джузеппе Питре (1843–1916) проницательно напутствовал всех, кто прикасается к неисчерпаемой сокровищнице народного творчества и народной памяти:

«Философ, законодатель, историк – всякий, кто хочет понять свой народ до конца, должен присматриваться к его песням, пословицам, сказкам, а также к его поговоркам, отдельным выражениям и словам. За словом всегда стоит его значение, за буквенным смыслом – смысл тайный, аллегорический, под странным пестрым одеянием сказки кроется история и религия народов и наций».

Все сказанное относится и к закодированным в мифологических сюжетах и образах сведениям о реальных событиях далекого прошлого, о стародавних общественных отношениях и нормах поведения, об устройстве мироздания, его происхождении и законах, о катастрофах и великих переселениях, о тайнах русского народа и загадках Русского Севера.

* * *

Взглянем под этим углом зрения и поначалу бегло на такое бесценное сокровище русской культуры, как северные былины. Сами сказители и былинопевцы никогда так их не именовали. Исконное название древнейших эпических текстов – старины. Существовали они всегда, но записаны были, главным образом, в XIX – начале XX в.

Русские былины – кладезь народной памяти. В них отражены все основные вехи русской истории и предыстории. Еще в прошлом веке бушевали нешуточные страсти вокруг вопроса о смысле былин, источниках их происхождения и событиях, в них отображенных. В веке нынешнем страсти понемногу улеглись. Под воздействием вненаучных факторов в учебниках, энциклопедиях и справочниках, большинстве монографий и популярных книг как-то сама собой утвердилась обедненно-односторонняя точка зрения, согласно которой былины так называемого Киевского цикла (за исключением, разве что, сказаний об архаичных богатырях – Святогоре, Волхве Всеславьевиче и Микуле Селяниновиче) отражают исторический период протяженностью от крещения Руси равноапостольным князем Владимиром до татаро-монгольского нашествия, а былины так называемого Новгородского цикла воспроизводят в эпической форме повседневную жизнь разных народных слоев той же эпохи и более поздней. На самом деле не так все просто. События последнего тысячелетия (начиная с Владимира Святого и даже Олега Вещего), угадываемые в былинах, – всего лишь обрамление, фон да еще позднейшие дополнения сказителей, вовсе не ведавших, что истинное содержание былин относится ко временам гораздо более ранним, включающим как предысторию самого русского народа, так и предысторию тех протославянских, протогерманских, протокельтских, протогреческих, протороманских и т.п. протоплемен, когда все они находились в составе постепенно распадающейся индоевропейской этнической, языковой и культурной общности.

Этот тезис можно проиллюстрировать на примере смысловой реконструкции некоторых классических и, казалось бы, совершенно бесспорных образов, таких, например, как былинный князь Владимир Красное Солнышко. Считается чуть ли не само собой разумеющимся, что в красносолнечном князе народ опоэтизировал крестителя Руси Владимира Святого, присовокупив к нему некоторые черты Владимира Мономаха. Достижения и выводы таких выдающихся отечественных мифологов, как А.Н.Афанасьев, Ф.И.Буслаев, П.А.Бессонов и других, при этом, как правило, игнорируются. Между тем еще в прошлом веке было совершенно определенно установлено, что во многих былинах можно выявить несколько исторических пластов, и самый древний из них уходит в глубины общеиндоевропейского прошлого. Вот это как раз нагляднее всего и проявилось при анализ зе образа князя Владимира, проведенном Федором Ивановичем Буслаевым (1818–1897) в его классическом труде «Исторические очерки русской народной поэзии и искусства». Безусловно, нет никакого сомнения, что былинный Владимир Красное Солнышко на завершающем этапе развития данного образа присовокупил многие черты двух стольнокиевских князей. Но сделано было это на уже имевшейся устойчивой фольклорной основе. Таким первичным и древнейшим ядром, как установил Буслаев, является архаичный образ древнеславянского и древнерусского Волота Волотовича, фигурирующего в качестве ведущего «вопрошателя» уже в русском мифологическом компондиуме, именуемом «Голубиная книга». Впоследствии этот образ распался на былинных героев Волхва Всеславьевича (легендарного Вольгу) и Владимира Красное Солнышко.

Волот – древнерусское слово, означающее «великан». В конечном счете этот мифологический образ является общемировым и восходит к сказаниям разных народов об исполинах, некогда населявших Землю. Как и у них, у русского Волота обнаруживается также и космогонический аспект, в чем нетрудно убедиться при лингвистическо-смысловом анализе имени Владимир, в котором закодированы древнейшие представления о великанах-волотах. Древнерусская форма имени – Володимир. Волот здесь фигурирует в превращенном виде: перед звуком согласной «т» заменился на «д». А первоначально было Волот Имир. Имир – гигантский вселенский великан скандинавских сказаний. Из его расчлененных частей был создан весь Мир (понятие «мир» как раз и содержится в имени Имир). Вот как повествуется об этом в «Младшей Эдде»: «Сыновья Бора убили великана Имира… Они взяли Имира, бросили в самую глубь Мировой Бездны и сделали из него землю, а из крови его – море и все воды. Сама земля была сделана из плоти его, горы же из костей, валуны и камни – из передних коренных его зубов и осколков костей… Из крови, что вытекала из ран его, сделали они океан и заключили в него землю. И окружил океан всю землю кольцом, и кажется людям, что беспределен тот океан и нельзя его переплыть».

В русской мифологической традиции отзвуки этого сюжета явно просматриваются в стихах о «Голубиной книге», где все богатство видимого мира истолковывается как части некоего космического божества:

Белый свет от сердца его.
Красно солнце от лица его,
Светел месяц от очей его,
Часты звезды от речей его…

Другой вариант «Голубиной книги» (всего их известно около тридцати) имеет следующее продолжение с учетом христианизированной «правки»:

Ночи темные от дум Господних,
Зори утрены от очей Господних,
Ветры буйные от Свята Духа,
Дробен дождик от слез Христа,
Наши помыслы от облац небесных.
У нас мир-народ от Адамия,
Кости крепкие от камени,
Телеса наши от сырой земли,
Кровь-руда наша от Черна моря.

Общеиндоевропейская корневая основа, закрепившаяся, в древнескандинавском имени Имир, обнаруживается и в современном русском слове «имя», а также в глаголе «иметь». Этот корень содержится в имени древнеиранского первочеловека Иимы. По иранским преданиям, Иима – создатель мировой цивилизации, спасший человечество от потопа, обрушившегося на Землю после жесточайшей зимы. При Ииме в подвластных ему странах воцарил Золотой век, красочно описанный Фирдоуси в «Шахнаме». Но в конце жизненного пути Ииму, как и великана Имира, ждало расчленение: он был распилен пополам собственным братом-близнецом. Таким образом, не подлежит сомнению, что некоторые общие для древних индоевропейцев космогонические представления преломились впоследствии и в древнеиранском Ииме, и в древнескандинавском Имире, и в древнерусском Волоте Имире (Владимире). Эпитет последнего – Красное Солнышко – практически представляет собой калькированное воспроизведение мифологических представлений древних арийцев о красно-солнечном боге Сурье, а вовсе не является результатом всенародной любви, выразившейся якобы в ласкательном прозвище киевского князя, ни в одной летописи не зафиксированного. Знаменательно и неслучайно также, что в миропонимании древнерусского человека представление о Волоте ассоциировалось с титаном Кроном. «Крон гигант бе, рекше человек волот», – читаем в одном из «азбуковников» XVII в.

Выявление и раскрытие архаичных пластов в структуре русского эпоса ни в коем случае не принижает самобытности и полнокровности его героев. Смешно было бы, к примеру, отрицать центральную роль в устном народном творчестве колоритного образа Ильи Муромца. К тому же известно, что у него был реальный прототип среди деятелей Киевской Руси. Еще в XVI в. иностранные путешественники описывали разрушенную киевскую церковь, где когда-то была гробница знаменитого богатыря – сподвижника Владимира Святого, жившего в X в. Правда, многие оспаривают конкретную пространственно-временную привязку этих сведений, исходя из того, что Православная церковь 19 декабря (по старому стилю) отмечала «память преподобного отца нашего Ильи Муромца, в двенадцатом веке бывшего», мощи которого покоятся в Антониевой пещере Киевско-Печерской лавры. Все это, однако, не означает, что цикл сказаний об Илье Муромце сложился на пустом месте.

Стоит пристальней приглядеться – и тотчас же проступает пласт более древних архаичных воззрений. Первым актом становления Ильи Муромца как святорусского богатыря (после пролога исцеления его каликами перехожими) было воспреемствование силы и получение благословения на жизненные и ратные подвиги от старейшины богатырского пантеона великана Святогора. Прежде чем отправиться в Киев ко двору Владимира Илья держит путь на Север, в Каменную страну, где живет Святогор. В прозаическом пересказе былины, по записям П.Н.Рыбникова, край, где повстречались два русских богатыря, поименован Сиверными (то есть Северными) горами. По некоторым версиям, имя набольшего богатыря звучит как Светогор. Да и горы, где он обитает, названы Светлыми. В старинных памятниках северной Новгородской Руси (XIV–XVII вв.) под словом «камень» подразумевали горы вообще и Уральский хребет в частности. Все это лишь усиливает аргумент в пользу северного места действия былин Святогорова цикла.

Акт передачи силы и старшинства от Святогора к Илье носит ритуально-мистический характер: Святогор лежит в каменном гробу, из которого ему уже не суждено подняться (что, как уж» говорилось, полностью совпадает с сюжетной линией мифа о смерти Осириса), и в этот момент «пошла из него да пена вон». При помощи этой таинственной «пены» и совершился акт передачи силы от одного богатыря другому.

Говорил Святогор да таково слово:
– Ты послушай-ко, крестовой ты мой брателко!
Да лижи ты возьми ведь пену мою,
Дак ты будешь ездить по Святым горам,
А не будешь ты бояться богатырей,
Никакого сильнего могучего богатыря.

Пребывание Ильи на Святых (Светлых) горах было достаточно продолжительным. Богатыри много и плодотворно общались.

Ездили они по щелейкам, [щелейки – «скалы». – В.Д.]
Разъезжали тут оны да по Святым горам,
Ездили оны по многу времени,
Ездили оны да забавлялись…

Один из Святогоровых эпизодов заслуживает особого внимания: Святогор знакомит Илью со своим отцом, таким же исполином – только слепым («темным»). Ему даже боязно было подать руку. Потому-то Святогор и посоветовал «крестовому брателку» протянуть отцу не руку, а раскаленный кусок железа. Старик спокойно схватил железо, сдавил и проговорил: «Крепка твоя рука, Илья. Хорош ты богатырь!» Впоследствии Илья еще раз навестит слепого старика-волота по просьбе умирающего Святогора, чтобы получить от отца «вечное прощеньице». Но в данном случае нас интересует, так сказать, интерьер первой встречи Ильи с отцом Святогора. Где можно раскалить кусок железа? Есть только одно пригодное место – кузница. Следовательно, Святогор и тем более его безымянный отец (в некоторых былинах содержится намек на его имя – Колыван, несомненно, восходящее к имени доиндоевропейского Солнцебога Коло-Коляды) причастны к священному месту многих древних мифов – волшебной кузнице и ее обитателям. Эти последние – ковачи – свирепы и негостеприимны, как характеризовал их Прометей у Эсхила, очерчивая несчастной беглянке Ио путь с Севера на Юг. Такие древнейшие кузницы воссоздаются и в одном архаичном древнерусском заговоре, где поминается фольклорный коррелят Гипербореи – остров Буян: «На море на окияне, на острове на Буяне стоят три кузницы. Куют кузнецы на четырех станках…»

Сакральная кузница почти что роковым образом привязана к циклу былин о Святогоре, о чем свидетельствует также и сказание о его женитьбе. Текст сохранился только в прозаическом пересказе; в нем место действия поделено между Сиверными (Северными) горами, где находится волшебная кузница, Поморским царством, где живет невеста богатыря-волота (на Севере оно может располагаться только на берегу Ледовитого океана или его морей), и Святыми (Светлыми, то есть Подсолнечными) горами, где живет сам исполин. А начинается сказ со знаменитой встречи Святогора с Микулой Селяниновичем и его сумочкой переметной. Хранилась в ней тяга земная, да не далась она Святогору: как ни тужился великан – не смог даже приподнять той сумы. Захотел он тогда узнать про свою судьбу и что ему на роду написано. Микула предсказывать ничего не стал, но зато подсказал, что надобно делать. Далеко на Северных горах, «под великим деревом» (отголосок мировой легенды о Космическом древе), стоит кузница, в ней кузнец-провидец кует два тонких волоса и знает все про судьбу каждого (знаменитый общеславянский всезнающий Дед Всевед). Добрался Святогор до вещего ковача, тот ему все и поведал. В Поморском царстве найдет богатырь свою суженую, она вот уже как тридцать лет «лежит в гноище», покрытая коростой. Нашел Святогор ту страдалицу – тело от струпьев, что «кора еловая». Подумал: «На что нужна такая жена?» Ударил ее мечом в грудь и ускакал. Хорошо, что денег не забыл оставить. А девица тем временем очнулась и превратилась в неописуемую красавицу. На деньги, оставленные вероломным женихом, разбогатела и поплыла «по славну по синю морю» к «городу великому» на Светлых горах, где и нашла Святогора. Тот ее не узнал, но тотчас же влюбился, и в урочный час стала красавица его женой. А как повел богатырь новобрачную к супружескому ложу да увидал шрам-рубец от своего же меча, то сразу обо всем догадался и, главное, понял: не уйти никуда от своей судьбины.

Кузнецы, по древней мифологической традиции, как правило, наделены космогоническими чертами. Классический пример – северный ковач Ильмаринен из карельских рун и финских песнопений, соединенных впоследствии в связный и литературно обработанный текст «Калевалы». Как и небесные кователи других мифологий, Ильмаринен выковывает небесный свод, звезды, солнце, месяц, а также плуг и меч. Многие события карело-финского эпоса происходят в далекой и таинственной северной стране Похъёле – одновременно и враждебной героям, и являющейся средоточием всех культурных и материальных благ. Аналогия между небесным кузнецом Ильмариненом и сюжетной линией «Илья Муромец – отец Святогора» не случайна. Не случайна и созвучность имен Илья – Ильмаринен. Последнее происходит от финского йма – «воздух», «небо». Первое – христианизированное имя библейского происхождения – от имени пророка Илии, означающее «мой Бог» и восходящее к другим именам древних семитских богов. Например, угаритский Илу (также звали и древнейеменского верховного бога), финикийский Крон – Эл и др. По-аккадски, например, в «Эпосе о Гильгамеше» ilu также означает бог. Этот же корень фигурирует и в индоевропейской мифологии: Ила – ведийская богиня жертвенного возлияния и молитвы. Иллуянка – хеттский дракон, победивший бога грозы, и др. Наконец нельзя не заметить, что в исконном названии легендарной Трои присутствует все тот же корень «ил» – Илион.

Итак, совершенно очевидно, что корневая основа «ил»; имеет фундаментальное значение в индоевропейской, финно-угорской и семитской мифологиях и восходит к той эпохе, когда между соответствующими протоэтносами, их языками и культурами не существовало непроходимой грани. Представляется достаточно вероятным, что образ русского былинного богатыря Ильи Муромца как раз и совместился с более древним мифологическим героем, древнее имя которого оказалось созвучным новому христианизированному имени. Во всяком случае углубленный лексический и смысловой анализ свидетельствует в пользу такого предположения. Кто был этим древним героем? Какой культуре принадлежал? Какие напластования отделяют его от современной эпохи? Возможно, дальнейшие изыскания дадут ответы на поставленные вопросы. Кстати, прозвище знаменитого русского богатыря, как оно представляется нынешнему поколению читателей и слушателей, вовсе не является каноническим. Уже упоминавшийся выше польский путешественник Эрих Лассота, который побывал в XVI в. на месте захоронения Ильи, называет его Моровлянином. В ряде былинных записей он именуется Муриным или Муровичем, что еще в прошлом веке крайне озадачивало исследователей былинного эпоса. Ныне не подлежащим сомнению считается объяснение прозвища Ильи от названия города Мурома, в окрестностях которого расположено село, где родился русский богатырь. Это – явно позднейшая версия, «отредактированная» каликами перехожими. Если же идти в глубь веков с учетом зафиксированных неканонических прозвищ Ильи, то придется принять во внимание, что город Муром поименован так по самоназванию финно-угорского племени муромы, жившего в тех краях. Но в основе этого этнонима лежит корень «мур», имеющий наидревнейшее происхождение и в одних языках означающий «море», а в других языках «траву». Отсюда русская «мурава», а от нее – «муравей», имеющий в том числе и тотемную значимость. Вспомним описание Аль-Массуди языческого славянского капища с изваянным идолом в виде старца, окруженного муравьями, а также легендарный народ мирмидонян – дословно «муравьиные», – которых их вождь Ахилл привел с Севера к стенам осажденной Трои. Наконец, в основе основ обнаруживается все тот же доиндоевропейский корень mr, давший жизнь и названию Вселенской горы Меру, и египетским пирамидам, и емкому русскому слову «мир», и множеству аналогичных слов в других языках.

Высказанные соображения во многом относятся и к другим героям русского эпоса. Павел Николаевич Рыбников (1831–1885) – один из первооткрывателей неисчерпаемого мира северных былин – предполагал, что даже самые простые и житейски приземленные герои русского фольклора в действительности имеют древнейшее происхождение, уходящее в индоевропейскую и доиндоевропейскую культурную и мифологическую общность. Так, Рыбников считал, что Соловей Будимирович много древней Ильи Муромца. Выше уже было проиллюстрировано, что так оно на самом деле и есть. Множество убедительных аргументов в пользу архаичности основных героев русского былинного эпоса привел известный деятель отечественной культуры Владимир Васильевич Стасов (1824–1906). Проанализировав целый ряд малодоступных русскому читателю иностранных источников, он на конкретных примерах доказал, что корни большинства персонажей русских былин уходят к самым истокам мировой культуры и истории. Например, хрестоматийная фигура удалого новгородского купца Садко, которого постоянно пытаются принизить до заурядного ушкуйника периода феодальной раздробленности Руси, на самом деле родственна героям древнеиндийского эпоса, а также героям легенд тибетцев, индонезийских даяков и индейцев Северной Америки, в которых развивались мотивы встречи с Морским царем, искупительной человеческой жертвы и т.п.

То, что Садко – древнейший мифологический персонаж, подтверждает и былина, где он действует совместно со Святогором. Более того, Святогор живет у Садко, купца богатого, и именно от него отправляется в свой последний смертный путь*. Вывод, однако, В.В.Стасов делает более чем странный и не вяжущийся с его патриотической позицией: все русские былинные богатыри – и старшие и младшие – не самобытны, а заимствованы у других народов, сопредельных с Древней Русью (скажем, в Илье Муромце Стасов усматривает главным образом черты иранского богатыря, наподобие героев «Шахнаме» и положенных в ее основу древних персидских сказаний). Но здесь русский критик ошибался. Собрав и введя в научный оборот Монблан нетривиальных фактов, он не сумел правильно их осмыслить. Искать заимствования чего бы то ни было у кого бы то ни было в эпосе, фольклоре, мифологии – дело вообще довольно-таки бесперспективное. Правильным было бы говорить об общем происхождении и общности в далеком прошлом всех языков и культур, верований и обычаев, традиций и сказок, легенд и их персонажей.

Более плодотворный путь археологического анализа былин избрал другой уже упоминавшийся выдающийся деятель отечественной культуры – П.А.Бессонов, блестящий филолог-славист, этнограф и фольклорист. Ему принадлежит издание самого полного до сих пор сборника русских духовных стихов под названием «Калики перехожие» (М., 1861–1863), куда включено, помимо прочего, 16 вариантов стиха о «Голубиной книге». По поручению Общества любителей российской словесности Бессонов выпустил в свет былины и песни из собраний П.В.Киреевского и П.Н.Рыбникова, что само по себе явилось крупнейшим событием в литературной жизни России. Оба издания Бессонов снабдил собственными обширными комментариями. Они-то и вызвали полное непонимание и резкое неприятие (традиция эта по инерции сохраняется и по сей день). Что же произошло? А дело все в том, что Бессонов попытался отыскать корни русских былин и сказок в древнегреческой (в основном) мифологии. Например, у героев популярной сказки «Семь Симеонов» он отыскивает и демонстрирует функции олимпийских богов: Симеон-коробельщик = морской владыка Посейдон; Симеон-вор = вороватый покровитель торговли Гермес; Симеон-всевидящий = провидец Зевс; Симеон-стрелок = стрелометатель Аполлон и т.д. Настоящий Русский Олимп. Научная общественность и читающая публика к такому повороту была не подготовлена, и концепция Бессонова попросту выпала из общей линии развития отечественной фольклористики и этнографии. А жаль. Русский профессор во многом был прав, хотя многие его гипотезы оказались действительно натянутыми. Почти пророчески он предвидел: «…Русский народ, в связи с прочими славянами, даже в остатках своего творчества… передал повесть своего бытия доисторического глубже, выразительнее и обильнее многих современных народов Европы. Здесь всего ближе мы можем сравнить его с Грецией. Вот достойное поле для тысячи будущих русских мифологов и улика для настоящих…»

Логика рассуждений Бессонова достаточно показательно раскрывается на примере анализа былинного образа Чурилы Пленковича (на первый взгляд побочного и второстепенного), с которым связаны два сохранившихся сюжета: в одном случае он неожиданно появляется близ Киева, и былина подробно описывает его богатство и молодечество; в другом случае разудалый герой соблазняет молодую жену старика Бермяты (Ерма) и платится за это своей собственной головой. Но Бессонова интересует не сюжет, а необычное имя – Чурила. Впрочем, корень «чур», лежащий в его основе, в русском языке известен хорошо. Выше уже подробно говорилось о гермах – долговременных каменных изваяниях, разбросанных по бескрайним просторам Евразии от тундры до южных степей. Однако этносы, обосновавшиеся в лесных краях, использовали менее трудоемкий и общедоступный материал для изготовления межевых и дорожных знаков. Знаки вытесывались из дерева и назывались Чурбаками. Этими обрубками стволов (чурбаками) обозначались границы племенных и родовых владений. В первобытном сознании славянороссов они получали магическое и запретительное значение и кратко именовались «чурами». В Словаре В. Даля дается такая расшифровка данного слова: грань, граница, рубеж, межа, край, передел, мера (наречие «чересчур», означающее «сверх меры», еще недавно писалось «через чур»).

В седые времена древности уходит и заклинательный смысл слова «чур», когда с помощью его произнесения пытались отвести возможные неприятности: «Чур меня!», «Чур-чура!», «Чур не я!». В этих и других сакраментальных восклицаниях зафиксирована бессознательная вера в охранительную силу и заступничество со стороны исчезнувшего Божества – символа меры и справедливого дележа. «Чур пополам!», «Чур одному – не давать никому!», «Чур вместе!» – здесь уже явственно проступает имя того, в ком видели гаранта справедливого раздела находки, добычи и т.п.

Имя этого древнего языческого божества – Чур. Оно является одним из русифицированных прозваний эллинского бога Гермеса, о котором речь более подробно пойдет дальше. В системе древнерусских и общеславянских верований Чур жил вполне самостоятельной жизнью, лишь по функциям своим и смыслу напоминая о том давно прошедшем времени, когда происходило первоначальное расчленение индоевропейских языков, этносов и культур. П.А.Бессонов совершенно точно указывал на несомненный факт сходства между русским заклинанием при объявлении личных прав на находку или добычу – «Чур вместе!» – и его древнегреческим смысловым эквивалентом, дословно переводимым как «Гермес общий!». Между прочим, в старину у русских поморов «чурами» звались каменные отмели (другими словами, здесь просматриваются «каменные корни» понятия «чур»). Кроме того, по мнению специалистов-филологов, в древности слово «чур» у восточных славян и болгар значало penis*, что равнозначно первоначально-исконному смыслу итифаллического культа Гермеса.

Итак, Чур семантически тождественен Гермесу. Все это позволило выявить герметические мотивы в образе русского песенно-былинного молодца Чурилы Пленковича. Естественно, Чурила – не прямая калька бога Гермеса, а всего лишь воспроизведение некоторых его наиболее характерных черт, и как они сохранились в памяти народа и трансформировались в беспамятстве поколений (то есть с неизбежным искажением при устной передаче от старших к младшим). В чем же проявляется герметическая сущность русского былинного героя? Во-первых, в сохранившихся представлениях о Гермесе (Яром Месяце) как летающем боге. В разных вариантах былины о Чуриле можно встретить такие характеристики:

Под ним трава-мурава не топчется,
Лазоревый цветочек не ломится…
Под пяты воробей пролетел.

Эти и другие характеристики наводят на мысль, что Чурила не ходит по земле, а летает невысоко над ней. Во-вторых, герметические черты Чурилы проявляются в ярко выраженной сексуальности данного образа (по аналогии с богом Возбужденного Фаллоса – Гермесом и русским Ярилой). Не могут отвести от Чурилы глаз ни молодые женщины, ни старухи. Девушки аж мочатся под себя от вожделения (при этом в оригинале употребляется крепкое нецензурное выражение). Не устояла перед сексуальными чарами Чурилы и сама княгиня Апраксия. Прохождение Чурилы и его окружения перед восхищенной толпой вообще весьма похоже на традиционное народное Ярилино шествие. В-третьих, в былинах обнаруживаются черты Гермеса как Лунного бога. Терем Чурилы описывается следующим образом:

Да все в терему-де по-небесному,
Да вся небесная луна-де принаведена была…

В одном из вариантов именно былины о Чуриле полностью воспроизводится знаменитый фрагмент «чуда в тереме», процитированный выше. В-четвертых, постоянно подчеркивается, что Чурила носит золотой колпак, похожий на головной убор Гермеса; к тому же перед ним еще и несут подсолнечник. Есть еще немало штрихов, как будто напрямую заимствованных из герметических сказаний.

Почему же не называется само имя Гермеса? Потому, что в древнерусском представлении оно претерпело определенные изменения, в том числе и языковые. Кроме того, подлинное имя эзотерического существа, тем более бога, по правилам магической и шаманской практики, не обязательно должно было произноситься вслух. Оно табуировалось, замещалось другим вербальным эквивалентом. Впрочем, имя Гермеса все же всплывает в былине о Чуриле, но несколько неожиданным образом: старика-соперника Чурилы, у которого тот соблазнил молодую жену, в разных текстах зовут по-разному – чаще всего Бермята или Пермята, но в ряде случаев Ерма. Ерма (или Ермий) – это русифицированное имя Гермеса. Отсюда и имя (точнее, прозвище) завоевателя Сибири Ермака (символично и знаменательно, что имя всемирного покровителя путешественников досталось русскому землепроходцу).

Но почему же имя Гермеса расщепилось на два прямо противоположных образа? Таковы перипетии устного народного творчества: память о доисторических временах доходит в искаженном, подчас неузнаваемом виде. Былое представление о древнем герое может и раздвоиться (это случается не так уж и редко и даже получило специальное наименование – дупликация), и, как эхо в горах, многократно повторится с разных сторон. Кроме того, учитывая, что у большинства древних богов (особенно у эллинских и египетских) бывало несколько десятков прозваний (напомним, что только Гермес-Тот имел 170 разных имен), вполне уместно предположить, что сказанное распространялось и на верования протославян – прапредков русских. В этом смысле Чур мог бы быть истолкован как Деревянный (Древесный, Лесной) Гермес точно так же, как Яр-Месяц выступает Гермесом Лунным, a Her[mes] – Гермесом Фаллическим.

Память о гиперборейской прародине русского народа сохранилась не только в былинах. В середине прошлого века записано предание о предках вятичей, поселившихся по берегам одноименной реки еще в те незапамятные времена, когда, согласно легенде «на Руси не было царей и князей, когда она управлялась своими родоначальниками. Предводительствовал русскими переселенцами богатырь по имени Оноха. Он и двенадцать его братьев построили городище, а в нем – большой дворец. Но пришельцы не были первыми на Вятской земле. Здесь давно уже проживал богатырь Никулица с красавицей-дочерью. К ней-то и посватался Оноха. Никулица выдвинул коварные и заведомо невыполнимые условия: добыть «с закату» (то есть от Солнца) камней-самоцветов, что дают негасимый свет ночью и днем. Оноха остался заложником, а его братья поскакали догонять Солнце. Назад поспеть нужно было к утру, иначе Оноху повесят (по другой версии – посадят на кол), и вороны его расклюют, а братья-богатыри окаменеют. К несчастью, так и произошло. Солнечные осколки-самоцветы братья раздобыли, но назад к двенадцати петухам не поспели и превратились в камни. Онохе хитростью удалось вырваться из плена, бежать вместе с названной невестой в свой город-крепость. Однако и Никулица с дружиной не дремал: на быстролетных крылатых конях беглецов настигли и Оноху сожгли на том месте, где охватили, а кости закопали вместе с солнечными негасимыми самоцветами.

Такова вкратце канва легендарных событий, сочетающих и волшебную сказку, и былину, и глубочайшую архаику Каменного века, и летающих гиперборейцев, и солнечный культ и двенадцатимесячный годовой цикл (двенадцать братьев – знаменитые славянские двенадцать месяцев). Пересказанный сюжет был чрезвычайно популярен среди местного населения. Повсюду распевали песню про богатыря Оноху, ее наизусть знали каждый крестьянский мальчик и каждая крестьянская девочка, по словам автора публикации «Вятских губернских ведомостей» за 1861 г., №1.

Кто же такой Оноха, и к какому времени следует отнести его появление на территории, вплотную примыкающей к Русскому Северу? Легенда наверняка восходит к отголоску Каменного века – Святогорову циклу русских сказаний, и богатырь Никулица – вятский неидеализированный прообраз былинного Микулы (Никулы) Селяниновича. Но есть ли в мировом фольклоре параллели для загадочного Онохи? Есть! – давным-давно определили исследователи: русский Оноха – не кто иной, как ветхозаветный и апокрифический Енох (Энох). Оноха (или в более привычной вокализации – Аноха) – в прошлом весьма распространенное имя на Руси, о чем свидетельствует фамилия многочисленных современных Анохиных. В народном истолковании «аноха» – «простак», «недоумок» (см. Словарь Даля). Вместе с тем в народе однозначно представляли, что Аноха – это библейский Енох Праведный, которого Бог вознес на небо. В быту так и говорили – Аноха-праведник (известны и другие поговорки: «Время плохо – стал указчиком Аноха»; «Аноха Аноху, да впряг в соху» и др.). Особой популярностью среди всех слоев населения пользовался ветхозаветный апокриф «Книга Еноха праведного», или, как она именовалась в одном из списков XIV в.: «От книг Еноха Праведного, пореже потопа, и ныне жив есть», откуда следовало, между прочим, что библейский праведник, поведавший о космических странствиях и «всем неизреченном и неисследованном мире», здравствует и поныне. В «записках» Еноха, переданных людям, настолько подробно, детально и натуралистично описано вознесение живого человека в занебесные сферы, что это дало основание некоторым популяризаторам заявить, что библейского патриарха в Космос забрали два инопланетянина, описанные в апокрифе как «два мужа огромные», ранее на земле не виданные, – с горящими лицами, огненным оперением и золотыми (солнечными) крыльями. Во время своего путешествия Енох посетил семь космических сфер, познакомился с внеземными мирами и механизмом управления Вселенной, узнал законы движения звезд и планет, воочию увидал вселенские чудеса – вплоть до сферического «светлостояния» в виде огненных колес. Сказания о межзвездных скитаниях Еноха Праведного не могли не пробудить в душе космического мироощущения. Подача материала от первого лица только усиливало это чувство у читателя и слушателей разных эпох и народов: «Меня окружали облака и туманы; движущиеся светила и молнии гнали меня, ветры ускоряли течение мое; они вознесли меня на небо. Я достиг стены, построенной из кристалла; колеблющееся пламя окружало ее; я вошел в это пламя. Я приблизился к обширному жилищу, построенному из кристалла. Стены, как и фундамент этого жилища, были из кристалла, а свод его состоял из движущихся звезд и молний…» Сквозь образную символику здесь явственно просматриваются и позитивные факты.

Как же в таком случае Енох-Аноха оказался на Вятской земле? Все очень просто: библейские книги (особенно Книга Бытия) при их составлении опирались на более древние, в том числе и «гиперборейские» источники. То же относится и к апокрифической «Книге Еноха Праведного». Это ведь только для ортодоксальных богословов она представляется ложно-«отреченной». С непредвзятой и исторической точки зрения описание космического путешествия Еноха – такой же бесценный источник культуры, как и любая другая древняя – каноническая или неканоническая – книга. И в ней в мифологизированной форме содержатся сведения об одном из праотцов современных этносов – Енохе-Анохе, к тому же тесно связанной и с северной прародиной. Русская же интерпретация об Онохе-вятиче вообще «заземляет» допотопную историю, привязывая ее к территории современной России и позволяя спроецировать ее на те времена, когда существовал единый пранарод с единым праязыком. А место его обитания именовалось Соловейской землей – Гипербореей.